statistically speaking, your genitals are weird
когда-нибудь я выложу их до конца.
но не сегодня.
11. порезы, мелкие раны
фандом: Приманки/Decoys
персонажи: Люк/Алекс
категория: гет
жанр: немножко треш-хоррор
рейтинг: pg-13
предупреждения: мелкие травмы, упоминания секса, смертей, инопланетных тентаклей и лёгкого боди-хоррора
1 057 слов
- Ни хрена себе.
Это сказала Алекс, когда Люк стащил с себя драную куртку и худи.
Это же она сказала тогда, когда Люк с Роджером первый раз сбивчиво рассказали ей о том, что происходит в колледже. Вряд ли, конечно, она сразу поверила в инопланетных тварей под личинами соблазнительных светловолосых девиц, замораживающих мужчин насмерть во время секса. Люк и сам бы не поверил. Но Алекс дала им шанс доказать ей, что ситуация намного серьёзнее, чем шутка в духе теорий порнозаговора из программы "Мир после полуночи", и когда оказалось, что они правы, согласилась помочь.
Ещё недавно Люк втайне мечтал о том, чтобы она стала его девушкой - но последие события заставили его быть благодарным за то, что у него есть такой друг, как она.
Особенно теперь, когда других друзей у него не осталось.
- Дай посмотреть, - нахмурившись, говорит Алекс, подходя ближе. - Когда тебя так успело?..
- Да это просто царапины, - бормочет Люк, смутившись.
По сравнению с тем, какой ценой их победа над начавшимся вторжением досталась остальным, он и правда легко отделался. Роджер погиб после того, как соблазнившая его тварь засунула в него своё кошмарное потомство, и то полезло наружу. Полицейский и ещё несколько ребят из колледжа были убиты даже раньше - как он понял потом, большинство их жертв не переживали даже процесса "оплодотворения". И это не считая тех жертв или свидетелей, про кого не знал ни он, ни другие, и никогда не узнают.
У Люка же остался ушиб с правой стороны головы, мелкий ожог на пальцах от неудачно схваченного огнемёта и несколько порезов - некрупных, на самом деле, уже и так наполовину затянувшихся, ничего особенного.
Когда он пытался вывести Лили на чистую воду, а та, заметив камеру, атаковала его и задела свечу, видимо, жар заставил её скинуть маскировку. Тогда Люк увидел, что они собой представляют целиком - жуткая тварь, похожая на рептилию, с длинными когтями и гребнями от вытянутой морды до тонкого гибкого хвоста, или что это у неё было. Когда оказываешься близко к такой штуке, которая агрессивно мечется рядом, впору радоваться, что она тебе не выколола глаза.
Ему вообще повезло, что Лили запаниковала и решила сбежать, а не убить его сначала.
- Всё равно нужно обработать, - говорит Алекс таким тоном, что Люк не находится, что возразить. - Они же наверняка глубже, чем ты думаешь. Это она тебя так?..
- Зато она не запихнула свою штуку мне внутрь. Этот... Что у них вместо члена.
- Яйцеклад, - поправляет Алекс. - Ты бегал за девчонками весь первый семестр вместо занятий по биологии.
- Если бы я знал, что учебник по биологии поможет мне в борьбе с пришельцами, способными затрахать человека до смерти, я бы его и в душе из рук не выпускал.
Алекс протирает его порезы тампонами с какой-то странно пахнущей фигнёй - у девчонок всегда в душе целая химическая лаборатория. Люк смущается ещё больше - она трогает его так осторожно, будто он все кости себе переломал, а не получил несколько мелких ран на плечах, груди и животе. Вообще на неё не похоже.
Порезы, покрывшиеся неровной коркой, кое-где щиплют и, наверное, уже заживают - во всяком случае, единственное заметное неудобство, которое они Люку доставляют, это лёгкий зуд где-то внутри, а вроде как если ранка чешется - значит, заживает.
- Что-то они мне не нравятся. Скажи, тебе вот так не больно? - Алекс слегка нажимает пальцами рядом с одним из порезов, тоже очень аккуратно, будто поглаживая.
Люк, сглотнув, пробует сосредоточиться. Это ведь по дружбе, верно?
- Да нет... Ну, странно просто. Думаешь, я умру от заражения крови?
- Не дури, - фыркает она, и он тоже не очень весело умехается своей дурацкой шутке. Роджер бы тоже оценил. - Они могут воспалиться, потому что ты не обработал сразу. Я протёрла их антисептиком, но нужно следить. Если будут тревожить больше, приложи к ним лёд или что-нибудь такое. Это снимет воспаление.
- А ты откуда знаешь?
Алекс поворачивает его к себе и вдруг обнимает за плечи, мягко выталкивая из душа.
- Курсы первой помощи и учебник по биологии.
Этого объяснения Люку более чем хватает.
Потому что если бы Алекс сейчас сказала ему прыгнуть из окна, чтобы снять воспаление, а она в ответ снова вот так возьмёт его за руку, и вот так, как сейчас, погладит прохладной ладонью его плечо, на которое только что наложила мягкий пластырь, он бы пошёл и прыгнул.
- Знаешь, я ведь правда любила тебя как друга... Да и Роджера тоже. И мне всегда казались нелепыми ваши попытки увиться за любой юбкой. - Она вдруг провела ладонью по его лицу и посмотрела в глаза. - Но во время этой заварушки я как будто увидела тебя с новой стороны. Как думаешь, ещё не поздно?
И Люк, не веря самому себе, обнимает её и сжимает её пальцы в своих, прежде чем поцеловать.
- Слушай... А если их было больше?
- Их?
Люк уже жалеет, что вопрос сорвался с его языка так невовремя. Алекс лежит рядом с ним на постели, он уже успел снять с неё свитер и расстегнуть застёжку на её джинсах, а теперь она, нахмурившись, смотрит на него.
- Ну, этих тварей. Неужели они послали на планету, где у них последний шанс размножиться, всего пару особей, да ещё замаскировали так похоже, что узнаешь одну - и вот тебе все как на ладони?
Алекс успокаивающе поглаживает его ладонью, снова накрывая обработанные порезы под пластырем.
- Люк, всё закончилось. Это в дурацких фильмах последний пришелец обычно выживает и бьёт в ответ, когда не ждёшь. И то, только если на второй части хотят хоть что-то заработать. А за это ни один зритель бы не заплатил и цента. Мы победили.
- Ага. Мы победили.
Люк никогда не сомневался в её интеллекте. Если Алекс считает, что всё закончилось, и инопланетные твари не могли как-нибудь мутировать, чтобы научиться размножаться не только с помощью длинного яйцеклада, который они засовывают мужчинам в глотку, - наверное, можно хоть немного расслабиться.
- Извини, - говорит он, поворачиваясь к ней и осторожно снимая лямку её майки с плеча. - Меня, наверно, теперь лечить надо.
- Да ерунда, - ободряюще говорит она, улыбнувшись. Приподнимается, снова проводя пальцами по его груди. - Не дави на свои раны, пожалуйста, и не вздумай чесать, чтобы и правда не пришлось потом отправлять тебя в больницу. Кстати, я открою окно? Здесь немного душно.
Её ладонь ласково соскальзывает с его груди ниже, но почему-то всё равно остаётся над его обработанными порезами, словно оберегая эти участки особенно осторожно.
- Обещаю, что от зимнего воздуха ты не замёрзнешь.
12. хирургическое вмешательство, ампутация
фандом: Американская Мэри/American Mary
персонажи: Мэри Мейсон, доктор Грант
категория: джен
жанр: дарк, ангст, бзсхднст
рейтинг: nc-21
предупреждения: нелегальная медицина, амутации и опыты на людях, боди-модификации и чуть-чуть боди-хоррор, насилие, жестокость, упоминания изнасилования
642 слова
Однажды он понимает, что лучше бы это была просто месть.
Мэри Мейсон, возможно, действительно смогла бы стать хорошим врачом - Грант сам отличный хирург и способен оценить чистую аккуратную работу. Точнее, был отличным хирургом - до того, как Мэри удалила ему обе кисти.
И если до этого момента Грант ещё надеялся, сам не зная, на что, - то после, ощущая тупеющую с каждым часом жгущую боль в руках, он понял, что уже не выйдет из этого гаража.
И дело не в том, что стопы она отняла у него ещё раньше.
Мэри работает без анестезии - в начале, перед тем, как сделать первый надрез на его распятом на столе теле, она долго говорила с ним и объясняла, что собирается делать и почему. Как настоящий врач, уведомляющий пациента о будущей операции и её последствиях.
Там же она предупредила его, что наркоза не будет. Во-первых, она училась на хирурга, а не анестезиолога, и было бы неэтично подвергать его жизнь опасности из-за некомпетентности её как специалиста. Во-вторых, её теперешняя работа не всегда предполагает обезболивающие - есть слишком много модификаций, при которых пациенту лучше оставаться в сознании и чувствовать процесс, чтобы контролировать его вместе с ней и предупреждать, когда что-то идёт не по плану.
В-третьих, Грант не давал ей наркоза, когда насиловал её в том номере под запись, - только релаксант, который почти парализовал её, не давая возможности сопротивляться.
Она даже выяснила его состав и дозу, которой хватит здоровому мужчине его возраста и веса.
Большую часть времени Грант висит в полубеспамятстве в тёмном гараже.
Мэри заходит к нему каждый день, даже когда ей не нужно практиковать на нём модификации тела, которыми она занимается после того, как бросила колледж. Она проверяет, как заживают его швы и шрамы, ставит ему капельницы и меняет катетеры - ассистетнов или медсестёр у неё здесь нет, но так даже правильнее, настоящий хирург не должен бросать пациента, как только откладывает скальпель и иглу.
Мэри садится на барный стул рядом и показывает ему фото в своём альбоме - изуродованные или обработанные части тел, рисунки из шрамов, проколотые кожа, мясо и кости, татуировки там, где, казалось бы, невозможно их сделать физически, удалённые части тел и вшитые в них искусственные предметы, похожие на украшения или последствия автокатастрофы. Она советуется с Грантом о том, какую операцию попробовать сделать следующей, - и, может быть, в редкие минуты просветления он даже мог бы ответить ей, предложить денег, связей, должность при больнице, что угодно, - если бы его губы не были аккуратно сшиты и уже не начали бы зарастать.
Впрочем, в глубине души он понимает, что если бы она хотела денег или вообще предполагала возможность отпустить его, - она не сделала бы с ним всё это. И если первое время он ещё надеется, что его найдут здесь и посадят его сумасшедшую бывшую студентку за решётку до конца жизни, - а потом надеется хотя бы на то, что умрёт от потери крови, а не от заражения, - то сейчас, спустя недели и месяцы здесь, сливающиеся в один бесконечный поток боли и темноты, он понимает, что этого она ему тоже не позволит.
Мэри делает несколько фотографий того, во что превращается его тело под её руками и снова уходит, на этот раз оставляя тусклую лампу на полу рядом.
Напротив металлических скоб, на которых висит Грант, она оставила высокое зеркало - в нём отражается наполовину забинтованный огрызок тела, покрытый шрамами, прошитый проколами, покрытый шрамами и швами, с опухшей от последнего вмешательства ногой выше колена.
Грант закрывает глаза.
До сих пор Мэри говорила, что тренируется на нём, что он по-прежнему учит её и помогает ей стать лучше в своём деле. В её действиях не было системы - но недавно она обмолвилась о том, что они преодолели уже немалую часть пути, и Грант не может не задумываться о том, во что она на самом деле пытается его переделать.
Почему-то ему не кажется, что она собирается дойти до определённой точки и убить его.
По-настоящему хорошие хирурги так не поступают.
14. растение прорастает сквозь тело
фандом: оридж
персонажи: люди, нёх, трава
категория: джен, в каком-то смысле торчур-пвп
рейтинг: nc-17
предупреждения: боди-хоррор, недобровольные пенетрации, лёгкий медфетиш, трава растёт в человеков
963 слова
Открывать глаза больше не хотелось.
Судя по ощущениям, бинты, или что это такое было при жизни, всё ещё были на своих местах. По-прежнему плотные, где-то слишком свободные, а где-то откровенно присохшие к телу, они закрывали ему часть рук, грудь, пояс с бёдрами, хрен знает, что ещё.
Дышать было почему-то тяжело, хотя повязки не давили.
Услышав рядом движение, он распахнул глаза и вздрогнул всем телом - только сейчас заметил, что что-то изменилось.
И явно не только то, что на этот раз руки и ноги были слегка растащены в стороны и привязаны ремнями или верёвкой к чему-то жёсткому, упирающемуся в позвоночник.
Собственный пульс отдавался в ушах, пугающе быстрый, но теперь казалось, что пульсируют и крупные вены тоже - и понемногу это становилось всё более ощутимым, почти болезненным. Когда он очнулся в прошлый раз и попытался соскрести бинты, его напугало ломкое чувство, будто тело продырявили в нескольких местах, и теперь через них тянется колючая проволока, при каждом движении тянущая за все раны, изнутри и одновременно.
Но сейчас всё могло оказаться куда хуже.
Он снова попробовал дёрнуть рукой, вяло, потому что сил почти не было.
- Нет.
Чуть хриплый шёпот раздался совсем близко к уху, он едва не заорал, забившись в своих ремнях, как эпилептик.
Зубастая тварь выпрямилась над ним, одним плавным движением достав откуда-то тонкое лезвие, тут же приставленное к его глазу.
Он застыл, пытась сдержать дрожь и тяжело дыша.
Под бинтами становилось горячо, раны будто пульсировали - то ли он всё-таки словил заражение, то ли что похуже, но сейчас он не знал, что вызывает у него больший ужас - тварь, только с виду похожая на человека, огромными острыми зубами вырвавшая клок мяса из его плеча, эти жуткие бинты или то, что это чудовище собиралось с ним сделать.
Уже одного того, что оно умело говорить, хрипло и со странными интонациями, будто имитируя человеческий голос, хватило бы, чтобы до конца жизни видеть кошмары.
- Твои попытки сопротивляться, - выдохнула тварь, и кончик лезвия, чуть царапая, двинулся от его глаза вниз по щеке и по шее, - сделают вам хуже.
Вам?..
Он попытался задержать дыхание, с ужасом почувствовав, как вместе с нарастающей болью изнутри на раны давит что-то, словно отвечая на быстрые удары его сердца. На все одновременно.
Дрожь, текущая по телу электрическим током, становилась всё сильнее. Холода он больше не чувствовал, но контролировать её было невозможно.
С трудом разлепив губы, он беспомощно просипел:
- Что... Что значит...
Раны под бинтами словно вспыхнули все одновременно, и он выгнулся с коротким вскриком. Ощущение, будто что-то прогрызает мясо мелкими горячими зубами, в нескольких местах сразу, вынесло разом все мысли, оставляя вместо них только чистую панику и желание сделать что угодно, чтобы это прекратилось.
Тонкое лезвие в пальцах твари скользнуло под бинт на его груди, взрезая его без видимого усилия.
- Не мешай им, - прошелестело где-то рядом и в то же время бесконечно далеко.
Грохот пульса и болезненный звон в ушах становились всё громче.
Он попытался вцепиться руками в держащие его ремни, но так и не смог - одно запястье и без того горело огнём, словно его сейчас отрежут тупой пилой, а ещё секунду спустя по венам разлилась волна болезненного жара, и новая судорога выкрутила ему каждую мышцу.
Пульсирующие в теле раны горели яростной болью, которая стремительно растекалась по идущим к ним крупным венам - дальше он едва мог дышать, царапая пальцами воздух, ища хоть какую-нибудь опору, и когда пальцы, которые не могли принадлежать никому, кроме зубастой твари, развернули его пылающее запястье, он против воли вцепился в них, чуть не выламывая свои собственные суставы.
И снова взвыл, на этот раз едва слыша себя, когда почувствовал, как в ранах что-то движется.
Под кожей, глубже, в самых мышцах и венах.
Голос, процарапыващий себе путь к его мозгу через жаркое болезненное марево, заполнившее каждую клетку его тела, звучал, словно сигнал маяка сквозь ядовитый туман.
- Смотри на них...
Он распахнул глаза почти против воли - и тут же едва не задохнулся новой волны ужаса, перебивающего боль.
Свежие раны, сейчас воспалённые и наполовину открывшиеся, выглядели жутко. Из каждой сочилась кровь, одновременно синяками разливаясь под кожей вокруг, набухшие вены вздрагивали, казалось, вымученными рывками.
А потом из двух самых крупных, чуть выше бёдер, показались первые зеленоватые ростки.
Новая болезненная судорога прокатилась по всему телу, заставив его до крови прикусить губу и вцепиться в жёсткую, как дерево, руку твари.
- Что ты... Со мной сделал?.. - Горло скрутило то ли параличом, то ли тошнотой, голос сорвался в едва слышный всхлип, и боль стала ещё жарче, проникла в самую душу. - Что это, твою мать?..
Ростки лезли из его тела с пугающей скоростью, стремясь к тусклому свету над его головой, они на глазах становились крупнее, утолщались, казалось, ещё сильнее надрывая его раны, и одновременно он чувствовал, как жадно шевелятся в его мышцах и особенно в венах их... Наверное, корни.
Эта трава жрала его изнутри, чтобы вырасти.
- Это жизнь, - прошептала тварь, чьи острые пальцы и голос будто делали его агонию ещё страшнее и в то же время держали в этом мире, не давая исчезнуть в пылающем ядовитом тумане, заливающем тело и сознание.
- Смотри.
Первые, самые крупные ростки изгибались, выбрасывая тонкие боковые побеги. Один, вытянувшийся в опасной близости от лица - одна из ран на груди пылала так же сильно, заливая болью лёгкие и позвоночник, - дрогнул, плавно выворачиваясь, и раскрыл пару тонких светло-зелёных листьев.
В глазах потемнело.
Сквозь шум и звон в ушах он ещё расслышал едва заметный шёпот твари:
- Многие боятся того, что она может. Но ты поймёшь.
Ещё одну бесконечно долгую секунду спустя боль изменилась - он выгнулся снова, тело дёрнулось само, уже против воли выворачиваясь и натягивая связывающие его ремни, - и почувствовал, как один из самых крупных побегов вытягивают из его тела, надрывая новые волокна внутри и преодолевая его сопротивление.
Он хотел заорать снова, но воздух в лёгких будто закончился, и на попытке сделать следующий вдох на него наконец обрушилась темнота.
15. швы, шрамы
фандом: Мир Тьмы/World of Darkness, VtM
персонажи: м!Тореадор/ф!Цимисх (подразумевался Франсуа Вийон/одна там цимисхская ведьма, так что ф - условное)
категория: псевдо-гет, почти пвп
рейтинг: nc-17
предупреждения: цимисховые извращения и альтернативная анатомия, бладплей, дешёвый фетишизм и фрейдистские аллюзии
990 слов
- Поправь мне корсет.
Она говорит с чётким акцентом, греческим или славянским, словно фарфоровая косточка перекатывается в горле. Но ему нравится, и особенно ему нравится то, что ни одна нормальная женщина его клана при дворе не сказала бы ему такой непристойной фразы так же легко - во всяком случае, сейчас, когда он сам десяток лет назад ввёл моду на скромность, позор от демонстрации нижних слоёв белья кому-то, с кем не делил Уз Крови, и ещё парочку таких же очаровательно бессмысленных принципов, которые теперь можно нарушать в своё удовольствие.
Цимисхам плевать на пристойность, кроме тех случаев, когда они делают непристойное намеренно.
Цимисху, делящему альков с князем Парижа, очевидно, ближе второе - хотя Франсуа более чем уверен, что за этим стоит отнюдь не только желание развлечься и завести немного полезных связей подальше от глаз Шабаша.
Он обходит её со спины, обводя острые плечи, прикрытые верхними рукавами из чёрного шёлка.
Единственное, что ему с большим трудом удаётся сдвинуть с мёртвой точки в предпочтениях своих сородичей - это цвет. Большинство вампиров, что при его дворе, что живущих вовне, упорно хранят ему верность - кто-то из принципа, прославляющего вечную ночь, кто-то из скорби любого толка на выбор, а кто-то - просто потому, что им доставляет истинную боль видеть, как пятна крови образуют на шёлке или бархате кривые пятна вместо задуманного узора.
Впрочем, вряд ли его сегодняшнюю гостью волнуют именно эти причины.
- Почему я вижу тебя только в чёрном? - спрашивает он, опускаясь позади неё на одно колено.
Она не оборачивается, но он всё равно чувствует усмешку на тонких тёмных губах.
- Разве?
Крючок за крючком расходятся, открывая его рукам и глазам тонкую льняную рубашку под верхним платьем, и сначала Франсуа думает, что та всё-таки алая - но лишь долю секунды, а потом его ноздрей касается терпкий запах её несверувшейся крови. Она должна была выступить только что, иначе он бы почувствовал сразу, как она вошла.
Древняя кровь, какой он ещё не касался так близко.
- Ты ждёшь приглашения?..
Она говорит с ним сверху, прекрасно понимая, что в глазах Двора такие вещи должны были бы выглядеть неслыханным стыдом.
Франсуа улыбается шире, стоя на коленях, свёрнутый шёлк её пышных юбок дразняще касается его локтей, когда он без труда разрывает эту пропитанную кровью нижнюю рубашку, словно сжатую бумагу.
Корсета под ней нет.
Она слегка выгибает тонкую спину, и сквозь алые разводы на её коже проступает белая кожа, чёрные узоры, змеямии извивающиеся по её тонким рёбрам и чуть выступающим гребням позвоночника, - но Франсуа смотрит не на них.
Он смотрит на длинные алые прорехи, вертикально идущие по её пояснице - две по бокам от позвоночника, ещё две дальше, от пояса к рёбрам... Несколько широких длинных полос, словно вырезанных ударами острейшего в мире оружия, глубже, чем кожа, потому что внутри он видит края её обнажённой плоти, тёмно-карминовая влага в них сверкает, как спрятанные в ущелье драгоценные гранаты, а сквозь края - сквозь кожу и слой мышц под ней - продеты толстые чёрные нити, перекрещивающиеся над открытыми ранами.
- Ты напуган? - насмешливо тянет она, наполовину обернувшись, и Франсуа прослеживает змеиный изгиб её шеи, на секунду встречается взглядом с залитыми темнотой глазами.
Цимисхи - мастера в изменении плоти, а Цимисх, чьи века способны потягаться с его собственными - вполне мог бы закрыть любую царапину или придать своему телу любую форму, когда захочет, едва ли потратив десяток глотков крови.
Она принесла эти раны для него.
- Да, - признаётся он тихо, завороженно ведя большим пальцем по краю прошитой шнуром прорехи. - Безумно.
- Льстец. - Фыркнув, она отворачивается, и тёмные узоры на её коже снова приходят в движение. - Затяни их туже.
Франсуа не знает точно, сколько времени этот Цимисх носит маску женщины, - но надо признать, что традиции здешней игры она освоила легко, как будто для них и родилась.
Он осторожно берётся кончиками пальцев за первые две нити и начинает стягивать их, словно это и вправду корсет, который в это десятилетие ни одна дама не позволит любовнику затянуть своими руками.
Бледная кожа в красно-чёрных разводах смыкается с тихим звуком, из тонкого шва выдавливается ещё несколько алых капель, стекает ему на пальцы, когда он затягивает внизу аккуратный узел, оставляя края этого лекарского шнура, и медленно переходит к следующему.
Вместе с её кожей стягиваются и без того тонкие мышцы под ней, создавая под рёбрами вокруг её позвоночника нечеловечески тонкую талию, которую - он проводит ладоню по одному из свежих швов на её боку - не переломить, наверное, и пятёрке его охранников, но она всё равно кажется хрупкой, как лезвие тонкой мизеркордии в шёлковом рукаве.
Она продолжает изменять своё тело прямо под его руками, он видит это по тому, как под каждым переплетённым шнуром затягивается полоса схода тканей, оставляя на своём месте тонкий багровый шрам. Нити остаются на своих местах, накрывая эти шрамы орнаментом.
Закончив с теми, что были сзади, Франсуа берёт её за руку, молча прося повернуться к нему.
Последняя прореха, мерцающая алой плотью из темноты, идёт от нижней части её живота до самого схода рёбер, указывая в сторону почти незаметной груди.
- Здесь тоже, - говорит она тихо, снова на секунду посмотрев ему в глаза.
Один глоток её крови дал бы ему привязанность к ней глубже, чем всё, что он ощущал до сих пор.
Три ночи подряд, в которые он позволил бы, связали бы его Узами, позволять которые шабашитскому Цимисху - хуже, чем самоубийство.
Франсуа знает, что ходит по самой грани, что танцует по краю пропасти. Просто этой ночью - не его очередь приглашать к этому танцу.
- Обязательно, - обещает он, но вместо того, чтобы затянуть и этот шов, позволив ему на глазах превратиться в шрам, служащий ей сегодня нательным бельём, - он осторожно тянет за нить, и та выскальзывает из влажных краёв её раны.
Не отводя взгляда от её глаз, он наклоняется вперёд и медленно проводит по этой ране языком.
Запрокинув голову, она несколько мгновений сжимает его плечи, чуть царапая их острыми когтями.
Но когда он поднимает голову, едва не потеряв счёт мерным ударам своего неживого сердца - смотрит всё с той же усмешкой и молча протиягивает ему крупную иглу.
16. искажение, неестественная трансформация тела
фандом: Penumbra
персонажи: Говард Лафреск, Туурнгайт, остатки базы
категория: джен
рейтинг: R
предупреждения: хтонь, крипота, боди-хоррор, у всех уехала крыша, возможны неточности в интерпретации сюжета игры
1 497 словБольше всего на свете Говард Лафреск боялся двух вещей - сойти с ума и под старость превратиться в беспомощного паралитика, запертого в своём теле, разуме и каком-нибудь сыром углу дома престарелых, на который при удаче хватит государственного пособия.
Большую часть своей жизни он занимался вещами, которые защищали его от этого страха достаточно надёжно, обещая куда более вероятную и быструю смерть ещё до того, как это случится.
Но это было до базы Мануик. До эпидеми. До Туурнгайта.
Говард наблюдал эпидемию на исследовательской базе с самого её зарождения - с момента, как они вскрыли гробницу среди вечной мерзлоты, и как первые шахтёры начали ломаться под действием вируса. Сначала это списывали на слишком долгую работу под землёй, без прямого солнечного света и витаминов - люди жаловались на голоса в голове, теряли контроль, позже первые больные начали впадать в подобие психоза, без внешних причин пытаясь убить или покалечить друг друга или себя. С этим пробовали бороться местными средствами, предложение переправить больных на материк при первой же возможности было жёстко отклонено руководством из тех, кто спонсировал экспедицию, и исчерпав гуманные средства, начальник медслужбы заручился поддержкой службы охраны и назначил каждому, кто ещё был жив, строгую изоляцию.
Которая, как оказалось потом, не имела никакого значения.
Позже именно Говард Лафреск первым осознал, что Туурнгайт был чем-то гораздо большим, чем простой вирус, который они освободили из-под льдов Гренландии.
Он исследовал больных с крайней осторожностью и был на сто процентов уверен, что не он и его ближайшие сотрудники переносят инфекционный агент - и тем не менее, люди, попавшие под влияние того, что они изучали, говорили об одних и тех же симптомах, одной и той же скорости прогресса, порой об одних и тех же мыслях, звучавших в их головах, одними и теми же словами... И когда они начали меняться, они менялись одинаково.
Суть этих изменений он понял гораздо позже - хотя Туурнгайт и выделил его среди других людей, как минимум, на какое-то краткое время, он отнюдь не был настолько умным, как посчитало это древнее нечто. С каждым приступом психоза, с каждой попыткой самоубийства или тяжёлой травмой, особенно если последние были достаточно удачными - они восстанавливались, становясь всё больше похожими друг на друга. И всё менее похожими на людей.
Говард отмечал уменьшение роста и искривление костей, исчезновение волосяного покрова, атрофию некоторых органов. У тех, кто "умирал" по велению голосов в голове чаще других, понемногу сглаживались половые признаки - остатки формы их тел ещё напоминали о различиях, но в остальном... Говард сравнивал зарисовки - вспышки фотокамеры пугали их и вызывали какую-то дикую агрессию, - и понимал, что со спины эти обрубки людей, бродящие по своим камерам и с хрипом втягивающие воздух в повреждённые лёгкие, едва ли отличимы друг от друга.
С какого-то момента они переставали говорить и, кажется, переставали понимать те слова, что обращали к ним живые люди.
Один из них - судя по бесформенному вытянутому шмату посеревшей плоти между искривлёнными ногами, всё-таки один - однажды был обнаружен бродящим по коридору внешнего подземного уровня, и когда двое шахтёров попытались его окликнуть, он с озверелым воем понёсся в их сторону. Несмотря на то, что его искривлённые кости и перекошенный торс не позволяли ему двигаться ровно, одному он сломал ногу и два ребра. Второй шахтёр ухитрился убить его несколькими ударами киянки по черепу. Позже они проверили по камерам, кто это должен был быть - но теперь уверенности не было, потому что двери были закрыты намертво, и Говард поимённо знал тех, кто следил за их безопасностью. Это означало, что после какого-то уровня изменений двери им не помеха.
А потом Туурнгайт заговорил с самим Говардом - в его собственной голове.
Сейчас Говард понимает больше - и то, что сумел понять сам, и то, что успевали понять те, кто попал тогда под его воздействие первыми. Туурнгайт пытался объединить их - их разумы и сознания - в нечто единое, то, каким могло бы быть человечество, по его мнению, если бы не разрывало само себя на части. Пытался превратить его в нечто, похожее на то, чем был сам.
Снова и снова он связывал их в одну сеть - заменяя одно сознание другим, одну память другой, проводя их друг через друга, как через бесконечный зеркальный коридор, позволяя одному умирать в теле другого и воскресать в третьем, уча быть частью друг друга. Его больше всего на свете интересовало то, что он называл плотью разума - человеческая нервная ткань, с которой он экспериментировал, не слишком интересуясь тем, как отзывается на это плоть простая, которая носит в себе этот разум.
Возможно, то, что организация потревожила его, вскрыв его гробницу, спустя столько веков тишины среди льдов, стало для него своеобразным знаком, что человечество снова пора попытаться починить.
Границы разума, отделяющие частицы человечества друг от друга, стали для него зоной самого пристального внимания - и он был достаточно силён, чтобы при этом границы плоти не смущали его вовсе. Ему было достаточно того, что существа, которые когда-то были носителями отдельных сознаний, не умирали по-настоящему, могли передвигаться, функционировать, и если нужно, послужили бы ему руками - остальное неважно.
Поначалу Говард боялся, что с ним случится то же - хотя он и не до конца понимал, что именно с ними происходит после какой-то черты, они начинали прятаться от света всё глубже в необработанных тоннелях за буровой зоной - он подозревал, что те гигантские черви, которые порой пробивают перекрытия, имеют к этому самое прямое отношение.
Что хуже - погибнуть сразу, как некоторые из сотрудников экспедиции в самом начале эпидемии, или оказаться частью "плоти разума" Туурнгайта и тех, кого он сплавлял с этой плотью, вынуждая их постепенно терять и разум, и человеческую форму?
Но сейчас, спустя годы, у Говарда по-прежнему есть его руки - они похожи на его собственные, если, конечно, древний вирус в его мозгу не заставляет его видеть их такими, - и он ещё может писать ими от своего имени.
Туурнгайт говорит: чтобы я стали многим - нужно больше.
Говард понимает, что это значит. Те, кого он смог объединить, становятся единой постепенно умирающей массой, всё меньше способной понять, чего он хочет. Люди негибки, с ними не получилось того, чего он хотел. Люди, которых он пытаается сделать "многим я" - ломаются от того, что он с ними делает, сходят с ума, а чтобы они могли биологически выживать на постепенно замерзающей экспедиционной подземной базе Мануик - их приходится изменять дальше, и порой изменять настолько, что единение их сознаний разрушается автономностью плоти и превращением мозга во всё более простую недефференциированную ткань.
Поэтому он оставил самому Говарду возможность быть наполовину собой - во всяком случае, у Говарда есть руки, череп и головной мозг, в который Туурнгайт запустил лишь малую часть себя.
Насчёт остального тела он не уверен. Он часто видит, как такие же серые искривлённые ноги тащат его по сырому морозному коридору в сторону света, как его руки продавливают такой же серый череп кого-то из его бывших сотрудников, который одновременно его собственный, и он знает, что это - не его конечности, не его глаза, не его боль одновременно в распухших пальцах и глазницах, куда они вдавливаются всё сильнее, словно стремясь объединить остатки двух тел, несущих один разум.
Туурнгайт позволяет ему это знать, и изредка он позволяет даже вернуться к своему собственному сознанию. Тогда Говард пробует пошевелить ногами или спиной, и чувствует только, что кости вросли, будто вплавились во что-то огромное, спящее под этой вечной мерзлотой, его мышцы тянутся в глубину холодной земли, и когда он делает ещё одно усилие - это огромное тело снисходительно отзывается, на мгновение напрягаясь и позволяя ему почувствовать, как глубоко оно вросло в этот мир.
Туурнгайт говорит, что благодаря этому он не погибнет здесь, как другие, и не утратит разум, который даёт ему надежду.
Но Говард подозревает, что дело не только в этом.
Те, другие, приходят с верхних ярусов, через тоннели за буровой, и приносят ему вещи. Не пищу и не воду - Говард не помнит, когда последний раз испытывал голод или жажду, зато он хорошо чувствует, когда древняя плоть, хранящая в своих глубинах разум этой сущности, питается - где-то ещё, далеко отсюда, и мелкие спазмы лишь едва заметно касаются того, что когда-то было его ногами и торсом, а теперь вплавилось в эту плоть, как разум вплавился в Туурнгайта, уже став его частью, но ещё не растворившись в нём и других.
Ему приносят компьютер, но тот отключен и сломан - Говард качает головой, мысленно объясняя ему, почему это не сработает. Тогда ему приносят бумагу и чернила - и он всё ещё своими руками начинает писать то, что Туурнгайт хочет сделать следующим шагом.
Его разум и память - точно такая же зона экспериментов для Туурнгайта, как у всех прочих, и однажды Говард рассказал ему о своём сыне.
Он не уверен, что древний вирус понял до конца, что значит это слово - но идея о том, что у его "плоти разума" где-то в мире есть органическое продолжение, и людям доступна та связь, которой он не нашёл среди персонала экспедиции, ему очень понравилась.
Говард хочет написать, чтобы Филипп забыл обо всём, что их когда-то разъединило, установил координаты базы Мануик, и если сможет - чтобы уничтожил, убил, не оставил и следа от всего, что он здесь обнаружит, от них всех, всех.
Но он не уверен, что у него получится.
"Дорогой Филипп..." - пишет он впервые за много лет.
17. психопатия/социопатия
фандом: Dragon Age 2
персонажи: Орсино, Мередит
категория: джен, слегка АУ
рейтинг: R
предупреждения: шатающиеся кукушечки, подозрения в одержимости, упоминания смертей и роскомнадзора, чернушность, Орсино переживает, что Мередит нелюдь какая-то, хотя стопэ секундочку ---
973 слова
Мередит Станнард становится всё более опасной.
Орсино наблюдает за ней со стороны, наблюдает в процессе их разговоров, которые раз за разом начинает с просьбы проявить человечность и вспомнить Создателя, в которого она так истово верит. Но разговоры мало что дают, кроме подтверждения - чем дольше Мередит скрывает у себя артефакт, чем больше власти ей позволяют, тем менее последовательной и менее управляемой она становится.
Рыцарь-Командор Казематов и раньше не отличалась ласковым нравом или расположенностью к магам, но теперь эти черты многократно усилились. Эффекты красного лириума практически не изучены, но судя по тем изменениям, что всё больше поглощают эту женщину, они включают в себя отнюдь не только прогрессирующее безумие и растущую ненависть к магии.
Рано или поздно она перейдёт черту и начнёт геноцид. Всё идёт именно к этому.
Если бы Орсино спросили об этом - кто-то из тех, кто называет себя его друзьями, хотя бы тот же Квентин в их редкие встречи в прикрытом руной письме, - он ответил бы, что это приводит его в отчаяние.
Но они не спрашивает - и отчаяние приходится демонстрировать непрямыми путями, как и остальные чувства - добавляя небольшие дозы, которые должны просвечивать для окружающих ровно в той мере, какая позволит им доверять ему и одновременно даст понять, что они смогли увидеть в нём то, что он скрывает от других.
Это не очень сложно - к счастью, при всей своей силе и растущей власти, Мередит достаточно глупа, чтобы быть честной с окружающими. Она давит на своих подчинённых, усмиряет магов по поводу и без - двоих он отдал ей, чтобы убедиться, что она ушла достаточно далеко от человеческого облика в глазах его Круга, туда, где уже не отреагирует ни на его аргументы, ни на продуманные мольбы - а он немало времени вложил в то, чтобы они звучали так, чтобы зацепить человеческое сердце.
Во всяком случае, он очень внимательно наблюдал за теми их с Кевином подопытными, слова и мольбы которых пару раз вызывали сомнение даже у циничного мага крови, и учился применять именно их приёмы.
Мередит же утрачивает контроль над собственной жестокостью настолько, что когда она отвечает ему самому - жёстко, с ненавистью и презрением, так, чтобы задеть за живое и раздавить, - он почти способен ощутить, как яростно бьётся её сердце.
Орсино не сказал бы, что ненавидит её.
Впрочем, он вообще не уверен, что ему знакомо это чувство - по крайней мере, так когда-то говорила и Моуд, и другие, кто считался его близкими с момента его прихода в Казематы, и кто один за другим умирали, чаще всего накладывая на себя руки, рядом с ним. Он склонен считать, что это правда - разумеется, они умирали не из-за того, что он их ненавидел.
И Мередит умрёт не из-за этого.
Люди делятся на две категории - те, кто представляет собой хороший сосуд для магии, и те, кто - не слишком. К этому можно добавить небольшой коэффициент, который возникает из того, говорим мы о живом или мёртвом человеке - правильная смерть делает хороший сосуд ещё лучше, а плохому способна дать хоть какую-то возможность послужить чему-то, имеющему смысл.
Неправильная способна испортить любой из них.
Мередит всё больше раздражает Орсино, потому что её вмешательства нарушают систему сосудов, которую он пытается отстроить и заставить работать уже много лет. Смерти, за которые она в ответе, ему удавалось какое-то время вписывать в схемы того, что он делает, но это время прошло.
Красный лириум, очевидно, не слишком стабильный материал - за показной силой и властью Мередит Станнард скрываются страх, ненависть и ещё целая бездна того, что она считает чувствами. Правда состоит в том, что красный лириум сломал её внутри, и она больше не функционирует, как должна.
Ей кажется, что её путь делает её сильной и цельной, как алый кристалл. Но все её чувства, обострённые магией, на самом деле - не больше, чем сетка трещин, разгрызающих этот кристалл изнутри.
Незадолго до своей смерти Моуд спросила его: ты чувствуешь по отношению к людям хоть что-нибудь?
Он перестал притворяться перед ней тогда, зная, что её мнение уже ничего не изменит в других, и честно сказал: раздражение.
Когда кто-то из вас перестаёт выполнять свою функцию, я чувствую раздражение. И я не люблю вещи, которые меня раздражают.
Она молчала очень долго, а потом задала ему глупый вопрос: с чего ты вообще взял, что ты - человек?
Может быть, кто-то из демонов завладел этим телом ещё до того, как тебя забрали в Круг, и теперь просто притворяется, что хоть чем-то похож на нас.
После этого Моуд умерла. И её смерть была правильной.
Орсино знает, что он не сможет уничтожить Мередит грубой силой - изначальный перевес был на стороне храмовников. Поэтому, пока Рыцарь-Командор всё больше погружалась в безумие, теряя чувство границ и славя свою нелюдскую жестокость, Верховный Чародей Орсино искал помощи тех, над кем у неё не будет контроля или влияния.
Ради защиты притесняемых магов, разумеется, ради спасения последних из тех, кто называл его наставником и готов был встать рядом с ним. Те, кто видят, во что превращается Мередит, одновременно слышат и его голос, взывающий к милосердию и справедливости. Выводы они могут сделать сами.
В конце концов, средства не важны. Если для того, чтобы уничтожить источник его раздражения, понадобится договориться с магами крови, помимо Кевина, изучить запретные техники, призвать кунари, прижать к стенке Защитника Киркволла, - это будет сделано. Если для этого понадобится жертва, которая превратит в груду гниющего мяса и остатки магов Круга, и его самого - почему бы и нет?
Средства не важны. Форма не важна. Цена не важна.
То, что должно быть сделано, чтобы это воплощение безумия и разрушения было уничтожено, всё равно будет сделано - он позабоится об этом.
Орсино прекрасно знает, что делает.
До самой последней секунды, когда длинный меч Защитника Киркволла врезается в остатки его плоти, десятки раз переплавленной с мёртвыми телами других магов, с камнем полуразрушенного им зала, когда рассекает её почти пополам, - в это мгновение Орсино смотрит в его полные ужаса глаза и понимает, что видит там не только свою смерть, но и смерть Мередит.
И раздражение наконец отступает.
но не сегодня.
11. порезы, мелкие раны
фандом: Приманки/Decoys
персонажи: Люк/Алекс
категория: гет
жанр: немножко треш-хоррор
рейтинг: pg-13
предупреждения: мелкие травмы, упоминания секса, смертей, инопланетных тентаклей и лёгкого боди-хоррора
1 057 слов
- Ни хрена себе.
Это сказала Алекс, когда Люк стащил с себя драную куртку и худи.
Это же она сказала тогда, когда Люк с Роджером первый раз сбивчиво рассказали ей о том, что происходит в колледже. Вряд ли, конечно, она сразу поверила в инопланетных тварей под личинами соблазнительных светловолосых девиц, замораживающих мужчин насмерть во время секса. Люк и сам бы не поверил. Но Алекс дала им шанс доказать ей, что ситуация намного серьёзнее, чем шутка в духе теорий порнозаговора из программы "Мир после полуночи", и когда оказалось, что они правы, согласилась помочь.
Ещё недавно Люк втайне мечтал о том, чтобы она стала его девушкой - но последие события заставили его быть благодарным за то, что у него есть такой друг, как она.
Особенно теперь, когда других друзей у него не осталось.
- Дай посмотреть, - нахмурившись, говорит Алекс, подходя ближе. - Когда тебя так успело?..
- Да это просто царапины, - бормочет Люк, смутившись.
По сравнению с тем, какой ценой их победа над начавшимся вторжением досталась остальным, он и правда легко отделался. Роджер погиб после того, как соблазнившая его тварь засунула в него своё кошмарное потомство, и то полезло наружу. Полицейский и ещё несколько ребят из колледжа были убиты даже раньше - как он понял потом, большинство их жертв не переживали даже процесса "оплодотворения". И это не считая тех жертв или свидетелей, про кого не знал ни он, ни другие, и никогда не узнают.
У Люка же остался ушиб с правой стороны головы, мелкий ожог на пальцах от неудачно схваченного огнемёта и несколько порезов - некрупных, на самом деле, уже и так наполовину затянувшихся, ничего особенного.
Когда он пытался вывести Лили на чистую воду, а та, заметив камеру, атаковала его и задела свечу, видимо, жар заставил её скинуть маскировку. Тогда Люк увидел, что они собой представляют целиком - жуткая тварь, похожая на рептилию, с длинными когтями и гребнями от вытянутой морды до тонкого гибкого хвоста, или что это у неё было. Когда оказываешься близко к такой штуке, которая агрессивно мечется рядом, впору радоваться, что она тебе не выколола глаза.
Ему вообще повезло, что Лили запаниковала и решила сбежать, а не убить его сначала.
- Всё равно нужно обработать, - говорит Алекс таким тоном, что Люк не находится, что возразить. - Они же наверняка глубже, чем ты думаешь. Это она тебя так?..
- Зато она не запихнула свою штуку мне внутрь. Этот... Что у них вместо члена.
- Яйцеклад, - поправляет Алекс. - Ты бегал за девчонками весь первый семестр вместо занятий по биологии.
- Если бы я знал, что учебник по биологии поможет мне в борьбе с пришельцами, способными затрахать человека до смерти, я бы его и в душе из рук не выпускал.
Алекс протирает его порезы тампонами с какой-то странно пахнущей фигнёй - у девчонок всегда в душе целая химическая лаборатория. Люк смущается ещё больше - она трогает его так осторожно, будто он все кости себе переломал, а не получил несколько мелких ран на плечах, груди и животе. Вообще на неё не похоже.
Порезы, покрывшиеся неровной коркой, кое-где щиплют и, наверное, уже заживают - во всяком случае, единственное заметное неудобство, которое они Люку доставляют, это лёгкий зуд где-то внутри, а вроде как если ранка чешется - значит, заживает.
- Что-то они мне не нравятся. Скажи, тебе вот так не больно? - Алекс слегка нажимает пальцами рядом с одним из порезов, тоже очень аккуратно, будто поглаживая.
Люк, сглотнув, пробует сосредоточиться. Это ведь по дружбе, верно?
- Да нет... Ну, странно просто. Думаешь, я умру от заражения крови?
- Не дури, - фыркает она, и он тоже не очень весело умехается своей дурацкой шутке. Роджер бы тоже оценил. - Они могут воспалиться, потому что ты не обработал сразу. Я протёрла их антисептиком, но нужно следить. Если будут тревожить больше, приложи к ним лёд или что-нибудь такое. Это снимет воспаление.
- А ты откуда знаешь?
Алекс поворачивает его к себе и вдруг обнимает за плечи, мягко выталкивая из душа.
- Курсы первой помощи и учебник по биологии.
Этого объяснения Люку более чем хватает.
Потому что если бы Алекс сейчас сказала ему прыгнуть из окна, чтобы снять воспаление, а она в ответ снова вот так возьмёт его за руку, и вот так, как сейчас, погладит прохладной ладонью его плечо, на которое только что наложила мягкий пластырь, он бы пошёл и прыгнул.
- Знаешь, я ведь правда любила тебя как друга... Да и Роджера тоже. И мне всегда казались нелепыми ваши попытки увиться за любой юбкой. - Она вдруг провела ладонью по его лицу и посмотрела в глаза. - Но во время этой заварушки я как будто увидела тебя с новой стороны. Как думаешь, ещё не поздно?
И Люк, не веря самому себе, обнимает её и сжимает её пальцы в своих, прежде чем поцеловать.
- Слушай... А если их было больше?
- Их?
Люк уже жалеет, что вопрос сорвался с его языка так невовремя. Алекс лежит рядом с ним на постели, он уже успел снять с неё свитер и расстегнуть застёжку на её джинсах, а теперь она, нахмурившись, смотрит на него.
- Ну, этих тварей. Неужели они послали на планету, где у них последний шанс размножиться, всего пару особей, да ещё замаскировали так похоже, что узнаешь одну - и вот тебе все как на ладони?
Алекс успокаивающе поглаживает его ладонью, снова накрывая обработанные порезы под пластырем.
- Люк, всё закончилось. Это в дурацких фильмах последний пришелец обычно выживает и бьёт в ответ, когда не ждёшь. И то, только если на второй части хотят хоть что-то заработать. А за это ни один зритель бы не заплатил и цента. Мы победили.
- Ага. Мы победили.
Люк никогда не сомневался в её интеллекте. Если Алекс считает, что всё закончилось, и инопланетные твари не могли как-нибудь мутировать, чтобы научиться размножаться не только с помощью длинного яйцеклада, который они засовывают мужчинам в глотку, - наверное, можно хоть немного расслабиться.
- Извини, - говорит он, поворачиваясь к ней и осторожно снимая лямку её майки с плеча. - Меня, наверно, теперь лечить надо.
- Да ерунда, - ободряюще говорит она, улыбнувшись. Приподнимается, снова проводя пальцами по его груди. - Не дави на свои раны, пожалуйста, и не вздумай чесать, чтобы и правда не пришлось потом отправлять тебя в больницу. Кстати, я открою окно? Здесь немного душно.
Её ладонь ласково соскальзывает с его груди ниже, но почему-то всё равно остаётся над его обработанными порезами, словно оберегая эти участки особенно осторожно.
- Обещаю, что от зимнего воздуха ты не замёрзнешь.
12. хирургическое вмешательство, ампутация
фандом: Американская Мэри/American Mary
персонажи: Мэри Мейсон, доктор Грант
категория: джен
жанр: дарк, ангст, бзсхднст
рейтинг: nc-21
предупреждения: нелегальная медицина, амутации и опыты на людях, боди-модификации и чуть-чуть боди-хоррор, насилие, жестокость, упоминания изнасилования
642 слова
Однажды он понимает, что лучше бы это была просто месть.
Мэри Мейсон, возможно, действительно смогла бы стать хорошим врачом - Грант сам отличный хирург и способен оценить чистую аккуратную работу. Точнее, был отличным хирургом - до того, как Мэри удалила ему обе кисти.
И если до этого момента Грант ещё надеялся, сам не зная, на что, - то после, ощущая тупеющую с каждым часом жгущую боль в руках, он понял, что уже не выйдет из этого гаража.
И дело не в том, что стопы она отняла у него ещё раньше.
Мэри работает без анестезии - в начале, перед тем, как сделать первый надрез на его распятом на столе теле, она долго говорила с ним и объясняла, что собирается делать и почему. Как настоящий врач, уведомляющий пациента о будущей операции и её последствиях.
Там же она предупредила его, что наркоза не будет. Во-первых, она училась на хирурга, а не анестезиолога, и было бы неэтично подвергать его жизнь опасности из-за некомпетентности её как специалиста. Во-вторых, её теперешняя работа не всегда предполагает обезболивающие - есть слишком много модификаций, при которых пациенту лучше оставаться в сознании и чувствовать процесс, чтобы контролировать его вместе с ней и предупреждать, когда что-то идёт не по плану.
В-третьих, Грант не давал ей наркоза, когда насиловал её в том номере под запись, - только релаксант, который почти парализовал её, не давая возможности сопротивляться.
Она даже выяснила его состав и дозу, которой хватит здоровому мужчине его возраста и веса.
Большую часть времени Грант висит в полубеспамятстве в тёмном гараже.
Мэри заходит к нему каждый день, даже когда ей не нужно практиковать на нём модификации тела, которыми она занимается после того, как бросила колледж. Она проверяет, как заживают его швы и шрамы, ставит ему капельницы и меняет катетеры - ассистетнов или медсестёр у неё здесь нет, но так даже правильнее, настоящий хирург не должен бросать пациента, как только откладывает скальпель и иглу.
Мэри садится на барный стул рядом и показывает ему фото в своём альбоме - изуродованные или обработанные части тел, рисунки из шрамов, проколотые кожа, мясо и кости, татуировки там, где, казалось бы, невозможно их сделать физически, удалённые части тел и вшитые в них искусственные предметы, похожие на украшения или последствия автокатастрофы. Она советуется с Грантом о том, какую операцию попробовать сделать следующей, - и, может быть, в редкие минуты просветления он даже мог бы ответить ей, предложить денег, связей, должность при больнице, что угодно, - если бы его губы не были аккуратно сшиты и уже не начали бы зарастать.
Впрочем, в глубине души он понимает, что если бы она хотела денег или вообще предполагала возможность отпустить его, - она не сделала бы с ним всё это. И если первое время он ещё надеется, что его найдут здесь и посадят его сумасшедшую бывшую студентку за решётку до конца жизни, - а потом надеется хотя бы на то, что умрёт от потери крови, а не от заражения, - то сейчас, спустя недели и месяцы здесь, сливающиеся в один бесконечный поток боли и темноты, он понимает, что этого она ему тоже не позволит.
Мэри делает несколько фотографий того, во что превращается его тело под её руками и снова уходит, на этот раз оставляя тусклую лампу на полу рядом.
Напротив металлических скоб, на которых висит Грант, она оставила высокое зеркало - в нём отражается наполовину забинтованный огрызок тела, покрытый шрамами, прошитый проколами, покрытый шрамами и швами, с опухшей от последнего вмешательства ногой выше колена.
Грант закрывает глаза.
До сих пор Мэри говорила, что тренируется на нём, что он по-прежнему учит её и помогает ей стать лучше в своём деле. В её действиях не было системы - но недавно она обмолвилась о том, что они преодолели уже немалую часть пути, и Грант не может не задумываться о том, во что она на самом деле пытается его переделать.
Почему-то ему не кажется, что она собирается дойти до определённой точки и убить его.
По-настоящему хорошие хирурги так не поступают.
14. растение прорастает сквозь тело
фандом: оридж
персонажи: люди, нёх, трава
категория: джен, в каком-то смысле торчур-пвп
рейтинг: nc-17
предупреждения: боди-хоррор, недобровольные пенетрации, лёгкий медфетиш, трава растёт в человеков
963 слова
Открывать глаза больше не хотелось.
Судя по ощущениям, бинты, или что это такое было при жизни, всё ещё были на своих местах. По-прежнему плотные, где-то слишком свободные, а где-то откровенно присохшие к телу, они закрывали ему часть рук, грудь, пояс с бёдрами, хрен знает, что ещё.
Дышать было почему-то тяжело, хотя повязки не давили.
Услышав рядом движение, он распахнул глаза и вздрогнул всем телом - только сейчас заметил, что что-то изменилось.
И явно не только то, что на этот раз руки и ноги были слегка растащены в стороны и привязаны ремнями или верёвкой к чему-то жёсткому, упирающемуся в позвоночник.
Собственный пульс отдавался в ушах, пугающе быстрый, но теперь казалось, что пульсируют и крупные вены тоже - и понемногу это становилось всё более ощутимым, почти болезненным. Когда он очнулся в прошлый раз и попытался соскрести бинты, его напугало ломкое чувство, будто тело продырявили в нескольких местах, и теперь через них тянется колючая проволока, при каждом движении тянущая за все раны, изнутри и одновременно.
Но сейчас всё могло оказаться куда хуже.
Он снова попробовал дёрнуть рукой, вяло, потому что сил почти не было.
- Нет.
Чуть хриплый шёпот раздался совсем близко к уху, он едва не заорал, забившись в своих ремнях, как эпилептик.
Зубастая тварь выпрямилась над ним, одним плавным движением достав откуда-то тонкое лезвие, тут же приставленное к его глазу.
Он застыл, пытась сдержать дрожь и тяжело дыша.
Под бинтами становилось горячо, раны будто пульсировали - то ли он всё-таки словил заражение, то ли что похуже, но сейчас он не знал, что вызывает у него больший ужас - тварь, только с виду похожая на человека, огромными острыми зубами вырвавшая клок мяса из его плеча, эти жуткие бинты или то, что это чудовище собиралось с ним сделать.
Уже одного того, что оно умело говорить, хрипло и со странными интонациями, будто имитируя человеческий голос, хватило бы, чтобы до конца жизни видеть кошмары.
- Твои попытки сопротивляться, - выдохнула тварь, и кончик лезвия, чуть царапая, двинулся от его глаза вниз по щеке и по шее, - сделают вам хуже.
Вам?..
Он попытался задержать дыхание, с ужасом почувствовав, как вместе с нарастающей болью изнутри на раны давит что-то, словно отвечая на быстрые удары его сердца. На все одновременно.
Дрожь, текущая по телу электрическим током, становилась всё сильнее. Холода он больше не чувствовал, но контролировать её было невозможно.
С трудом разлепив губы, он беспомощно просипел:
- Что... Что значит...
Раны под бинтами словно вспыхнули все одновременно, и он выгнулся с коротким вскриком. Ощущение, будто что-то прогрызает мясо мелкими горячими зубами, в нескольких местах сразу, вынесло разом все мысли, оставляя вместо них только чистую панику и желание сделать что угодно, чтобы это прекратилось.
Тонкое лезвие в пальцах твари скользнуло под бинт на его груди, взрезая его без видимого усилия.
- Не мешай им, - прошелестело где-то рядом и в то же время бесконечно далеко.
Грохот пульса и болезненный звон в ушах становились всё громче.
Он попытался вцепиться руками в держащие его ремни, но так и не смог - одно запястье и без того горело огнём, словно его сейчас отрежут тупой пилой, а ещё секунду спустя по венам разлилась волна болезненного жара, и новая судорога выкрутила ему каждую мышцу.
Пульсирующие в теле раны горели яростной болью, которая стремительно растекалась по идущим к ним крупным венам - дальше он едва мог дышать, царапая пальцами воздух, ища хоть какую-нибудь опору, и когда пальцы, которые не могли принадлежать никому, кроме зубастой твари, развернули его пылающее запястье, он против воли вцепился в них, чуть не выламывая свои собственные суставы.
И снова взвыл, на этот раз едва слыша себя, когда почувствовал, как в ранах что-то движется.
Под кожей, глубже, в самых мышцах и венах.
Голос, процарапыващий себе путь к его мозгу через жаркое болезненное марево, заполнившее каждую клетку его тела, звучал, словно сигнал маяка сквозь ядовитый туман.
- Смотри на них...
Он распахнул глаза почти против воли - и тут же едва не задохнулся новой волны ужаса, перебивающего боль.
Свежие раны, сейчас воспалённые и наполовину открывшиеся, выглядели жутко. Из каждой сочилась кровь, одновременно синяками разливаясь под кожей вокруг, набухшие вены вздрагивали, казалось, вымученными рывками.
А потом из двух самых крупных, чуть выше бёдер, показались первые зеленоватые ростки.
Новая болезненная судорога прокатилась по всему телу, заставив его до крови прикусить губу и вцепиться в жёсткую, как дерево, руку твари.
- Что ты... Со мной сделал?.. - Горло скрутило то ли параличом, то ли тошнотой, голос сорвался в едва слышный всхлип, и боль стала ещё жарче, проникла в самую душу. - Что это, твою мать?..
Ростки лезли из его тела с пугающей скоростью, стремясь к тусклому свету над его головой, они на глазах становились крупнее, утолщались, казалось, ещё сильнее надрывая его раны, и одновременно он чувствовал, как жадно шевелятся в его мышцах и особенно в венах их... Наверное, корни.
Эта трава жрала его изнутри, чтобы вырасти.
- Это жизнь, - прошептала тварь, чьи острые пальцы и голос будто делали его агонию ещё страшнее и в то же время держали в этом мире, не давая исчезнуть в пылающем ядовитом тумане, заливающем тело и сознание.
- Смотри.
Первые, самые крупные ростки изгибались, выбрасывая тонкие боковые побеги. Один, вытянувшийся в опасной близости от лица - одна из ран на груди пылала так же сильно, заливая болью лёгкие и позвоночник, - дрогнул, плавно выворачиваясь, и раскрыл пару тонких светло-зелёных листьев.
В глазах потемнело.
Сквозь шум и звон в ушах он ещё расслышал едва заметный шёпот твари:
- Многие боятся того, что она может. Но ты поймёшь.
Ещё одну бесконечно долгую секунду спустя боль изменилась - он выгнулся снова, тело дёрнулось само, уже против воли выворачиваясь и натягивая связывающие его ремни, - и почувствовал, как один из самых крупных побегов вытягивают из его тела, надрывая новые волокна внутри и преодолевая его сопротивление.
Он хотел заорать снова, но воздух в лёгких будто закончился, и на попытке сделать следующий вдох на него наконец обрушилась темнота.
15. швы, шрамы
фандом: Мир Тьмы/World of Darkness, VtM
персонажи: м!Тореадор/ф!Цимисх (подразумевался Франсуа Вийон/одна там цимисхская ведьма, так что ф - условное)
категория: псевдо-гет, почти пвп
рейтинг: nc-17
предупреждения: цимисховые извращения и альтернативная анатомия, бладплей, дешёвый фетишизм и фрейдистские аллюзии
990 слов
- Поправь мне корсет.
Она говорит с чётким акцентом, греческим или славянским, словно фарфоровая косточка перекатывается в горле. Но ему нравится, и особенно ему нравится то, что ни одна нормальная женщина его клана при дворе не сказала бы ему такой непристойной фразы так же легко - во всяком случае, сейчас, когда он сам десяток лет назад ввёл моду на скромность, позор от демонстрации нижних слоёв белья кому-то, с кем не делил Уз Крови, и ещё парочку таких же очаровательно бессмысленных принципов, которые теперь можно нарушать в своё удовольствие.
Цимисхам плевать на пристойность, кроме тех случаев, когда они делают непристойное намеренно.
Цимисху, делящему альков с князем Парижа, очевидно, ближе второе - хотя Франсуа более чем уверен, что за этим стоит отнюдь не только желание развлечься и завести немного полезных связей подальше от глаз Шабаша.
Он обходит её со спины, обводя острые плечи, прикрытые верхними рукавами из чёрного шёлка.
Единственное, что ему с большим трудом удаётся сдвинуть с мёртвой точки в предпочтениях своих сородичей - это цвет. Большинство вампиров, что при его дворе, что живущих вовне, упорно хранят ему верность - кто-то из принципа, прославляющего вечную ночь, кто-то из скорби любого толка на выбор, а кто-то - просто потому, что им доставляет истинную боль видеть, как пятна крови образуют на шёлке или бархате кривые пятна вместо задуманного узора.
Впрочем, вряд ли его сегодняшнюю гостью волнуют именно эти причины.
- Почему я вижу тебя только в чёрном? - спрашивает он, опускаясь позади неё на одно колено.
Она не оборачивается, но он всё равно чувствует усмешку на тонких тёмных губах.
- Разве?
Крючок за крючком расходятся, открывая его рукам и глазам тонкую льняную рубашку под верхним платьем, и сначала Франсуа думает, что та всё-таки алая - но лишь долю секунды, а потом его ноздрей касается терпкий запах её несверувшейся крови. Она должна была выступить только что, иначе он бы почувствовал сразу, как она вошла.
Древняя кровь, какой он ещё не касался так близко.
- Ты ждёшь приглашения?..
Она говорит с ним сверху, прекрасно понимая, что в глазах Двора такие вещи должны были бы выглядеть неслыханным стыдом.
Франсуа улыбается шире, стоя на коленях, свёрнутый шёлк её пышных юбок дразняще касается его локтей, когда он без труда разрывает эту пропитанную кровью нижнюю рубашку, словно сжатую бумагу.
Корсета под ней нет.
Она слегка выгибает тонкую спину, и сквозь алые разводы на её коже проступает белая кожа, чёрные узоры, змеямии извивающиеся по её тонким рёбрам и чуть выступающим гребням позвоночника, - но Франсуа смотрит не на них.
Он смотрит на длинные алые прорехи, вертикально идущие по её пояснице - две по бокам от позвоночника, ещё две дальше, от пояса к рёбрам... Несколько широких длинных полос, словно вырезанных ударами острейшего в мире оружия, глубже, чем кожа, потому что внутри он видит края её обнажённой плоти, тёмно-карминовая влага в них сверкает, как спрятанные в ущелье драгоценные гранаты, а сквозь края - сквозь кожу и слой мышц под ней - продеты толстые чёрные нити, перекрещивающиеся над открытыми ранами.
- Ты напуган? - насмешливо тянет она, наполовину обернувшись, и Франсуа прослеживает змеиный изгиб её шеи, на секунду встречается взглядом с залитыми темнотой глазами.
Цимисхи - мастера в изменении плоти, а Цимисх, чьи века способны потягаться с его собственными - вполне мог бы закрыть любую царапину или придать своему телу любую форму, когда захочет, едва ли потратив десяток глотков крови.
Она принесла эти раны для него.
- Да, - признаётся он тихо, завороженно ведя большим пальцем по краю прошитой шнуром прорехи. - Безумно.
- Льстец. - Фыркнув, она отворачивается, и тёмные узоры на её коже снова приходят в движение. - Затяни их туже.
Франсуа не знает точно, сколько времени этот Цимисх носит маску женщины, - но надо признать, что традиции здешней игры она освоила легко, как будто для них и родилась.
Он осторожно берётся кончиками пальцев за первые две нити и начинает стягивать их, словно это и вправду корсет, который в это десятилетие ни одна дама не позволит любовнику затянуть своими руками.
Бледная кожа в красно-чёрных разводах смыкается с тихим звуком, из тонкого шва выдавливается ещё несколько алых капель, стекает ему на пальцы, когда он затягивает внизу аккуратный узел, оставляя края этого лекарского шнура, и медленно переходит к следующему.
Вместе с её кожей стягиваются и без того тонкие мышцы под ней, создавая под рёбрами вокруг её позвоночника нечеловечески тонкую талию, которую - он проводит ладоню по одному из свежих швов на её боку - не переломить, наверное, и пятёрке его охранников, но она всё равно кажется хрупкой, как лезвие тонкой мизеркордии в шёлковом рукаве.
Она продолжает изменять своё тело прямо под его руками, он видит это по тому, как под каждым переплетённым шнуром затягивается полоса схода тканей, оставляя на своём месте тонкий багровый шрам. Нити остаются на своих местах, накрывая эти шрамы орнаментом.
Закончив с теми, что были сзади, Франсуа берёт её за руку, молча прося повернуться к нему.
Последняя прореха, мерцающая алой плотью из темноты, идёт от нижней части её живота до самого схода рёбер, указывая в сторону почти незаметной груди.
- Здесь тоже, - говорит она тихо, снова на секунду посмотрев ему в глаза.
Один глоток её крови дал бы ему привязанность к ней глубже, чем всё, что он ощущал до сих пор.
Три ночи подряд, в которые он позволил бы, связали бы его Узами, позволять которые шабашитскому Цимисху - хуже, чем самоубийство.
Франсуа знает, что ходит по самой грани, что танцует по краю пропасти. Просто этой ночью - не его очередь приглашать к этому танцу.
- Обязательно, - обещает он, но вместо того, чтобы затянуть и этот шов, позволив ему на глазах превратиться в шрам, служащий ей сегодня нательным бельём, - он осторожно тянет за нить, и та выскальзывает из влажных краёв её раны.
Не отводя взгляда от её глаз, он наклоняется вперёд и медленно проводит по этой ране языком.
Запрокинув голову, она несколько мгновений сжимает его плечи, чуть царапая их острыми когтями.
Но когда он поднимает голову, едва не потеряв счёт мерным ударам своего неживого сердца - смотрит всё с той же усмешкой и молча протиягивает ему крупную иглу.
16. искажение, неестественная трансформация тела
фандом: Penumbra
персонажи: Говард Лафреск, Туурнгайт, остатки базы
категория: джен
рейтинг: R
предупреждения: хтонь, крипота, боди-хоррор, у всех уехала крыша, возможны неточности в интерпретации сюжета игры
1 497 словБольше всего на свете Говард Лафреск боялся двух вещей - сойти с ума и под старость превратиться в беспомощного паралитика, запертого в своём теле, разуме и каком-нибудь сыром углу дома престарелых, на который при удаче хватит государственного пособия.
Большую часть своей жизни он занимался вещами, которые защищали его от этого страха достаточно надёжно, обещая куда более вероятную и быструю смерть ещё до того, как это случится.
Но это было до базы Мануик. До эпидеми. До Туурнгайта.
Говард наблюдал эпидемию на исследовательской базе с самого её зарождения - с момента, как они вскрыли гробницу среди вечной мерзлоты, и как первые шахтёры начали ломаться под действием вируса. Сначала это списывали на слишком долгую работу под землёй, без прямого солнечного света и витаминов - люди жаловались на голоса в голове, теряли контроль, позже первые больные начали впадать в подобие психоза, без внешних причин пытаясь убить или покалечить друг друга или себя. С этим пробовали бороться местными средствами, предложение переправить больных на материк при первой же возможности было жёстко отклонено руководством из тех, кто спонсировал экспедицию, и исчерпав гуманные средства, начальник медслужбы заручился поддержкой службы охраны и назначил каждому, кто ещё был жив, строгую изоляцию.
Которая, как оказалось потом, не имела никакого значения.
Позже именно Говард Лафреск первым осознал, что Туурнгайт был чем-то гораздо большим, чем простой вирус, который они освободили из-под льдов Гренландии.
Он исследовал больных с крайней осторожностью и был на сто процентов уверен, что не он и его ближайшие сотрудники переносят инфекционный агент - и тем не менее, люди, попавшие под влияние того, что они изучали, говорили об одних и тех же симптомах, одной и той же скорости прогресса, порой об одних и тех же мыслях, звучавших в их головах, одними и теми же словами... И когда они начали меняться, они менялись одинаково.
Суть этих изменений он понял гораздо позже - хотя Туурнгайт и выделил его среди других людей, как минимум, на какое-то краткое время, он отнюдь не был настолько умным, как посчитало это древнее нечто. С каждым приступом психоза, с каждой попыткой самоубийства или тяжёлой травмой, особенно если последние были достаточно удачными - они восстанавливались, становясь всё больше похожими друг на друга. И всё менее похожими на людей.
Говард отмечал уменьшение роста и искривление костей, исчезновение волосяного покрова, атрофию некоторых органов. У тех, кто "умирал" по велению голосов в голове чаще других, понемногу сглаживались половые признаки - остатки формы их тел ещё напоминали о различиях, но в остальном... Говард сравнивал зарисовки - вспышки фотокамеры пугали их и вызывали какую-то дикую агрессию, - и понимал, что со спины эти обрубки людей, бродящие по своим камерам и с хрипом втягивающие воздух в повреждённые лёгкие, едва ли отличимы друг от друга.
С какого-то момента они переставали говорить и, кажется, переставали понимать те слова, что обращали к ним живые люди.
Один из них - судя по бесформенному вытянутому шмату посеревшей плоти между искривлёнными ногами, всё-таки один - однажды был обнаружен бродящим по коридору внешнего подземного уровня, и когда двое шахтёров попытались его окликнуть, он с озверелым воем понёсся в их сторону. Несмотря на то, что его искривлённые кости и перекошенный торс не позволяли ему двигаться ровно, одному он сломал ногу и два ребра. Второй шахтёр ухитрился убить его несколькими ударами киянки по черепу. Позже они проверили по камерам, кто это должен был быть - но теперь уверенности не было, потому что двери были закрыты намертво, и Говард поимённо знал тех, кто следил за их безопасностью. Это означало, что после какого-то уровня изменений двери им не помеха.
А потом Туурнгайт заговорил с самим Говардом - в его собственной голове.
Сейчас Говард понимает больше - и то, что сумел понять сам, и то, что успевали понять те, кто попал тогда под его воздействие первыми. Туурнгайт пытался объединить их - их разумы и сознания - в нечто единое, то, каким могло бы быть человечество, по его мнению, если бы не разрывало само себя на части. Пытался превратить его в нечто, похожее на то, чем был сам.
Снова и снова он связывал их в одну сеть - заменяя одно сознание другим, одну память другой, проводя их друг через друга, как через бесконечный зеркальный коридор, позволяя одному умирать в теле другого и воскресать в третьем, уча быть частью друг друга. Его больше всего на свете интересовало то, что он называл плотью разума - человеческая нервная ткань, с которой он экспериментировал, не слишком интересуясь тем, как отзывается на это плоть простая, которая носит в себе этот разум.
Возможно, то, что организация потревожила его, вскрыв его гробницу, спустя столько веков тишины среди льдов, стало для него своеобразным знаком, что человечество снова пора попытаться починить.
Границы разума, отделяющие частицы человечества друг от друга, стали для него зоной самого пристального внимания - и он был достаточно силён, чтобы при этом границы плоти не смущали его вовсе. Ему было достаточно того, что существа, которые когда-то были носителями отдельных сознаний, не умирали по-настоящему, могли передвигаться, функционировать, и если нужно, послужили бы ему руками - остальное неважно.
Поначалу Говард боялся, что с ним случится то же - хотя он и не до конца понимал, что именно с ними происходит после какой-то черты, они начинали прятаться от света всё глубже в необработанных тоннелях за буровой зоной - он подозревал, что те гигантские черви, которые порой пробивают перекрытия, имеют к этому самое прямое отношение.
Что хуже - погибнуть сразу, как некоторые из сотрудников экспедиции в самом начале эпидемии, или оказаться частью "плоти разума" Туурнгайта и тех, кого он сплавлял с этой плотью, вынуждая их постепенно терять и разум, и человеческую форму?
Но сейчас, спустя годы, у Говарда по-прежнему есть его руки - они похожи на его собственные, если, конечно, древний вирус в его мозгу не заставляет его видеть их такими, - и он ещё может писать ими от своего имени.
Туурнгайт говорит: чтобы я стали многим - нужно больше.
Говард понимает, что это значит. Те, кого он смог объединить, становятся единой постепенно умирающей массой, всё меньше способной понять, чего он хочет. Люди негибки, с ними не получилось того, чего он хотел. Люди, которых он пытаается сделать "многим я" - ломаются от того, что он с ними делает, сходят с ума, а чтобы они могли биологически выживать на постепенно замерзающей экспедиционной подземной базе Мануик - их приходится изменять дальше, и порой изменять настолько, что единение их сознаний разрушается автономностью плоти и превращением мозга во всё более простую недефференциированную ткань.
Поэтому он оставил самому Говарду возможность быть наполовину собой - во всяком случае, у Говарда есть руки, череп и головной мозг, в который Туурнгайт запустил лишь малую часть себя.
Насчёт остального тела он не уверен. Он часто видит, как такие же серые искривлённые ноги тащат его по сырому морозному коридору в сторону света, как его руки продавливают такой же серый череп кого-то из его бывших сотрудников, который одновременно его собственный, и он знает, что это - не его конечности, не его глаза, не его боль одновременно в распухших пальцах и глазницах, куда они вдавливаются всё сильнее, словно стремясь объединить остатки двух тел, несущих один разум.
Туурнгайт позволяет ему это знать, и изредка он позволяет даже вернуться к своему собственному сознанию. Тогда Говард пробует пошевелить ногами или спиной, и чувствует только, что кости вросли, будто вплавились во что-то огромное, спящее под этой вечной мерзлотой, его мышцы тянутся в глубину холодной земли, и когда он делает ещё одно усилие - это огромное тело снисходительно отзывается, на мгновение напрягаясь и позволяя ему почувствовать, как глубоко оно вросло в этот мир.
Туурнгайт говорит, что благодаря этому он не погибнет здесь, как другие, и не утратит разум, который даёт ему надежду.
Но Говард подозревает, что дело не только в этом.
Те, другие, приходят с верхних ярусов, через тоннели за буровой, и приносят ему вещи. Не пищу и не воду - Говард не помнит, когда последний раз испытывал голод или жажду, зато он хорошо чувствует, когда древняя плоть, хранящая в своих глубинах разум этой сущности, питается - где-то ещё, далеко отсюда, и мелкие спазмы лишь едва заметно касаются того, что когда-то было его ногами и торсом, а теперь вплавилось в эту плоть, как разум вплавился в Туурнгайта, уже став его частью, но ещё не растворившись в нём и других.
Ему приносят компьютер, но тот отключен и сломан - Говард качает головой, мысленно объясняя ему, почему это не сработает. Тогда ему приносят бумагу и чернила - и он всё ещё своими руками начинает писать то, что Туурнгайт хочет сделать следующим шагом.
Его разум и память - точно такая же зона экспериментов для Туурнгайта, как у всех прочих, и однажды Говард рассказал ему о своём сыне.
Он не уверен, что древний вирус понял до конца, что значит это слово - но идея о том, что у его "плоти разума" где-то в мире есть органическое продолжение, и людям доступна та связь, которой он не нашёл среди персонала экспедиции, ему очень понравилась.
Говард хочет написать, чтобы Филипп забыл обо всём, что их когда-то разъединило, установил координаты базы Мануик, и если сможет - чтобы уничтожил, убил, не оставил и следа от всего, что он здесь обнаружит, от них всех, всех.
Но он не уверен, что у него получится.
"Дорогой Филипп..." - пишет он впервые за много лет.
17. психопатия/социопатия
фандом: Dragon Age 2
персонажи: Орсино, Мередит
категория: джен, слегка АУ
рейтинг: R
предупреждения: шатающиеся кукушечки, подозрения в одержимости, упоминания смертей и роскомнадзора, чернушность, Орсино переживает, что Мередит нелюдь какая-то, хотя стопэ секундочку ---
973 слова
Мередит Станнард становится всё более опасной.
Орсино наблюдает за ней со стороны, наблюдает в процессе их разговоров, которые раз за разом начинает с просьбы проявить человечность и вспомнить Создателя, в которого она так истово верит. Но разговоры мало что дают, кроме подтверждения - чем дольше Мередит скрывает у себя артефакт, чем больше власти ей позволяют, тем менее последовательной и менее управляемой она становится.
Рыцарь-Командор Казематов и раньше не отличалась ласковым нравом или расположенностью к магам, но теперь эти черты многократно усилились. Эффекты красного лириума практически не изучены, но судя по тем изменениям, что всё больше поглощают эту женщину, они включают в себя отнюдь не только прогрессирующее безумие и растущую ненависть к магии.
Рано или поздно она перейдёт черту и начнёт геноцид. Всё идёт именно к этому.
Если бы Орсино спросили об этом - кто-то из тех, кто называет себя его друзьями, хотя бы тот же Квентин в их редкие встречи в прикрытом руной письме, - он ответил бы, что это приводит его в отчаяние.
Но они не спрашивает - и отчаяние приходится демонстрировать непрямыми путями, как и остальные чувства - добавляя небольшие дозы, которые должны просвечивать для окружающих ровно в той мере, какая позволит им доверять ему и одновременно даст понять, что они смогли увидеть в нём то, что он скрывает от других.
Это не очень сложно - к счастью, при всей своей силе и растущей власти, Мередит достаточно глупа, чтобы быть честной с окружающими. Она давит на своих подчинённых, усмиряет магов по поводу и без - двоих он отдал ей, чтобы убедиться, что она ушла достаточно далеко от человеческого облика в глазах его Круга, туда, где уже не отреагирует ни на его аргументы, ни на продуманные мольбы - а он немало времени вложил в то, чтобы они звучали так, чтобы зацепить человеческое сердце.
Во всяком случае, он очень внимательно наблюдал за теми их с Кевином подопытными, слова и мольбы которых пару раз вызывали сомнение даже у циничного мага крови, и учился применять именно их приёмы.
Мередит же утрачивает контроль над собственной жестокостью настолько, что когда она отвечает ему самому - жёстко, с ненавистью и презрением, так, чтобы задеть за живое и раздавить, - он почти способен ощутить, как яростно бьётся её сердце.
Орсино не сказал бы, что ненавидит её.
Впрочем, он вообще не уверен, что ему знакомо это чувство - по крайней мере, так когда-то говорила и Моуд, и другие, кто считался его близкими с момента его прихода в Казематы, и кто один за другим умирали, чаще всего накладывая на себя руки, рядом с ним. Он склонен считать, что это правда - разумеется, они умирали не из-за того, что он их ненавидел.
И Мередит умрёт не из-за этого.
Люди делятся на две категории - те, кто представляет собой хороший сосуд для магии, и те, кто - не слишком. К этому можно добавить небольшой коэффициент, который возникает из того, говорим мы о живом или мёртвом человеке - правильная смерть делает хороший сосуд ещё лучше, а плохому способна дать хоть какую-то возможность послужить чему-то, имеющему смысл.
Неправильная способна испортить любой из них.
Мередит всё больше раздражает Орсино, потому что её вмешательства нарушают систему сосудов, которую он пытается отстроить и заставить работать уже много лет. Смерти, за которые она в ответе, ему удавалось какое-то время вписывать в схемы того, что он делает, но это время прошло.
Красный лириум, очевидно, не слишком стабильный материал - за показной силой и властью Мередит Станнард скрываются страх, ненависть и ещё целая бездна того, что она считает чувствами. Правда состоит в том, что красный лириум сломал её внутри, и она больше не функционирует, как должна.
Ей кажется, что её путь делает её сильной и цельной, как алый кристалл. Но все её чувства, обострённые магией, на самом деле - не больше, чем сетка трещин, разгрызающих этот кристалл изнутри.
Незадолго до своей смерти Моуд спросила его: ты чувствуешь по отношению к людям хоть что-нибудь?
Он перестал притворяться перед ней тогда, зная, что её мнение уже ничего не изменит в других, и честно сказал: раздражение.
Когда кто-то из вас перестаёт выполнять свою функцию, я чувствую раздражение. И я не люблю вещи, которые меня раздражают.
Она молчала очень долго, а потом задала ему глупый вопрос: с чего ты вообще взял, что ты - человек?
Может быть, кто-то из демонов завладел этим телом ещё до того, как тебя забрали в Круг, и теперь просто притворяется, что хоть чем-то похож на нас.
После этого Моуд умерла. И её смерть была правильной.
Орсино знает, что он не сможет уничтожить Мередит грубой силой - изначальный перевес был на стороне храмовников. Поэтому, пока Рыцарь-Командор всё больше погружалась в безумие, теряя чувство границ и славя свою нелюдскую жестокость, Верховный Чародей Орсино искал помощи тех, над кем у неё не будет контроля или влияния.
Ради защиты притесняемых магов, разумеется, ради спасения последних из тех, кто называл его наставником и готов был встать рядом с ним. Те, кто видят, во что превращается Мередит, одновременно слышат и его голос, взывающий к милосердию и справедливости. Выводы они могут сделать сами.
В конце концов, средства не важны. Если для того, чтобы уничтожить источник его раздражения, понадобится договориться с магами крови, помимо Кевина, изучить запретные техники, призвать кунари, прижать к стенке Защитника Киркволла, - это будет сделано. Если для этого понадобится жертва, которая превратит в груду гниющего мяса и остатки магов Круга, и его самого - почему бы и нет?
Средства не важны. Форма не важна. Цена не важна.
То, что должно быть сделано, чтобы это воплощение безумия и разрушения было уничтожено, всё равно будет сделано - он позабоится об этом.
Орсино прекрасно знает, что делает.
До самой последней секунды, когда длинный меч Защитника Киркволла врезается в остатки его плоти, десятки раз переплавленной с мёртвыми телами других магов, с камнем полуразрушенного им зала, когда рассекает её почти пополам, - в это мгновение Орсино смотрит в его полные ужаса глаза и понимает, что видит там не только свою смерть, но и смерть Мередит.
И раздражение наконец отступает.
@темы: обрывки
-
-
22.12.2021 в 19:46Понравилось 7 (самотравмирование Билли Баркера), 8 (перерезанная глотка по Dragon Age), 10 (воскрешение по Ложной Слепоте) и 15 (швы, VtM).
И не всегда понятно, что сработало: идея канона, твое представление о кинке, работа текста как такового, долгое обдумывание или отсутствие оного перед дедлайном.
-
-
23.12.2021 в 01:39класс, вот эти тексты я как раз тоже считаю не самыми провальными в этом эксперименте
у меня ещё столько же лежит, ахтунгиз них, кст, обдумывание было только у текста по Ложной Слепоте, тк я пару лет назад было начал писать какую-то длинноту на эту тему, а потом у меня грохнулся черновик, и я много орал. а тут вылезло.
возможно, мне стоит всё-таки поменьше думать и побольше писать хд
-
-
23.12.2021 в 20:35Американскую Мэри посмотрю как-нить.
-
-
23.12.2021 в 22:57с социалочкой и философией у него всё немного наивнее, имхоно это реально должно быть в настрой, чтобы не сделать себе обидно, есть такое.
с другой стороны, мне вот Криптономикон в своё время показался сложнее.
-
-
24.12.2021 в 01:52Автор Слепоты биолог, но мне по синапсису показалось, что там больше философии и кибернетики. Как он вообще за такое взялся, как решился-то, понял чтоле, натурально? Я мозги вывихнула понять хотя бы на уровне терминов.
Ну ладно, человек, подравшийся с американскими пограничниками, однозначно способен на многое )))
Давай, пиши ) Хотя бы ты ) Жду вторую половину "списка кораблей".