да, меня всё ещё не отпустила эта киношечка, буду зарисовки пилить
фандом: Злое/Malignant
персонажи: Мэдисон
жанр: джен
рейтинг: pg-13
предупреждения: мрачнота, упоминания насилия и смертей, намёки на стрёмные медицинские темы
446 слов
Когда психолог спрашивает о том, как Мэдисон оценивает уровень стресса в своей жизни, она говорит, что давно научилась держать удар.
Это, возможно, не совсем тот ответ, которого он ждёт, но она платит ему не за то, чтобы соответствовать его ожиданиям.
(Ей просто нужно выяснить, как назывались те таблетки.)
В остальном Мэдисон с ним честна - рассказывая о себе крупицы информации, она не перевирает их, чтобы не запутаться, просто иногда недоговаривает.
Она знает, что такое предательство, и как больно могут ударить даже близкие люди. Безусловно, это ранит её - во всяком случае, ранило раньше, когда она давала им такую возможность, но она не считает, что мир на этом должен закончиться. Иначе она вскрыла себе вены ещё много лет назад.
(Это тоже почти правда.)
Она ощущала себя преданной, когда в клинике, где она проводила много времени в детстве, ей не рассказали правды о том, что случилось с её братом.
Она ощущала себя преданной позже, когда её приёмная семья, с которыми они любили друг друга, отказывалась верить в её воображаемого друга и говорила про это порой вещи, которые звучали для неё как пощёчины.
Она ощущала это и многое другое, когда муж избивал её вместо поддержки, когда уже третий её ребёнок умер до рождения.
(Просто причина, по которой она ни разу не попыталась убить себя, заключается не в том, что она рассказывает).
Мэдисон поняла и отпустила боль от полученных ударов, а некоторые даже простила.
(Особенно легко было простить мужа, потому что такая смерть искупала многое сполна.)
В каком-то смысле они сделали её сильнее.
Да, она плохо спит и иногда её нервную систему сложно контролировать, если нужно, она согласна на курс успокоительных вроде тех, что ей давали в детстве.
Но если ей придётся пережить новые удары, она готова встретиться с ними лицом к лицу.
(Что, по-твоему, я делаю сейчас, идиот? Дай мне хотя бы название.)
Вы храбрая и сильная женщина, говорит ей психолог. Но будьте осторожны, чтобы это не оказалась маска для того, что вас на самом деле пугает.
Вы думали о том, что с вами будет, спрашивает он, если однажды вам ударят в спину?
Мэдисон качает головой и отвечает: я не думаю, что кто-нибудь когда-нибудь сможет ударить мне в спину.
Значит, вы чувствуете себя под защитой?
Тогда она молчит.
(Разумеется, она чувствует себя под защитой, и лучше никому извне не пробовать эту защиту на прочность.)
(Он не показывался уже несколько недель - но она точно знает, что Габриэль по-прежнему прикрывает её спину так надёжно, буквально, как не смог бы ни один человек, не связанный с ней одной кровью.)
(Единственный, кто сможет ударить ей в спину, это он сам.)
(И ей очень нужны эти таблетки в аптечке, потому что однажды он не выдержит и попытается.)
(И, разумеется, он сделает это изнутри.)
19. серийное/массовое убийство
да, это наверняка боянная идея среди нормальных людей, но поверьте, могло быть ещё хуже.
фандом: Один дома/Home alone
персонажи: Маккаллистеры, полиция
жанр: джен
рейтинг: R
предупреждения: упоминания жестоких вещей, смерти, семейных ценностей, некоторая отбитость
1 204 слова
- Кейт, пожалуйста, сосредоточьтесь. Ещё немного. Подумайте - когда вы последний раз говорили с ним? Может быть, он был чем-то расстроен, или раздражен? Может, даже разозлен?
- Нет, нет, - женщина сжимает в холеных руках платок из дизайнерской линейки а-ля "богемная дама из благоустроенного пригорода" и убежденно качает головой. - Он всегда был спокойным и очень терпеливым мальчиком. Чтобы довести его до такого, нужно постараться.
Офицеры кидают друг на друга хмурые настороженные взгляды.
- Тогда почему вы уверены, что это опасно? Наши люди просто проверят дом и...
- Вы действительно уверены, - спрашивает тогда женщина, разглядывая свой влажный платок, - что это будет просто?
- Просто он всегда был одарённым ребёнком. Все эти макеты в младших классах, какие-то механические игрушки. Питер всегда мечтал, чтобы он стал инженером, но я говорила и говорю - нет, только архитектура. - Она мечтательно улыбается, словно забыв на время о том, где они находятся. - Понимаете, он очень хорошо чувствует пространство. Интуитивно. Может быть, поэтому для него и важно, чтобы на его территории не оказывались плохие люди. Там, где многим нужно бывает применять вычисления и формулу, рассчитывать траекторию движения, учитывать давление, сопротивляемость материала... Он понимал такие вещи без всяких рассчётов ещё в детстве. Для него это всё было как игрушки, как для других детей - сложить башню из кубиков.
- Вы, кажется, гордитесь им?
- А вы бы не гордились, будь это ваш сын? - спрашивает она с таким удивлением, что полицейские снова переглядываются. - Однажды, когда ему было восемь лет, он остался дома на рождественские каникулы совсем один. Всего несколько дней, но я чуть с ума не сошла от волнения. Мы прилетели, как только смогли, я уже навоображала себе не хочу говорить каких ужасов, но дома оказалось всё в порядке. Он прибрался, сходил за продуктами, постирал бельё, даже нарядил рождественскую ёлку. Разве что в комнате старшего брата устроил беспорядок и извел немного мелочей вроде фейерверков. А потом Питер нашёл на полу в нашей гостиной первый вырванный зуб. Взрослого человека.
Кейт хмурится, один из полицейских собирается что-то сказать, но напарница останавливает его, жестом велев слушать.
- Через пару недель мой старший сын притащил в дом ультрафиолетовую лампу. Ну, вы знаете, подростки с их пошлыми шуточками, он говорил, хотел похвастаться перед другом своей личной жизнью или попугать младших... Но она засветила нам почти весь дом. Особенно много возле окон и в подвале. Вы знали, что в ультрафиолетовых лучах хорошо видно даже следы крови, которую очень тщательно отмывали? Хотя, конечно, знали, вы ведь полицейские, извините меня... После этого мы все серьёзно поговорили, и выяснилось, что в наше отсутствие в дом забрались грабители. Вы представляете? Но мой малыш устроил им несколько ловушек, и сделал их так ловко, что у нас ничего не украли и даже почти ничего не испортили.
- Мадам, а вы... Знаете, что в конце концов случилось с теми грабителями?
Она пожимает плечами.
- Я полагаю, их посадили в тюрьму на достаточное время, чтобы у них больше не возникало желания вламываться в дом, где остался один маленький ребёнок?
Полицейские переглядываются ещё раз, и на этот раз у обоих на лицах написано что-то, похожее на жалость к сумасшедшей, смешанную с презрением.
- Конечно, я не считаю, что он во всём был прав. Но в восемь лет, полагаю, не стоит ждать от ребёнка, что он будет планировать идеально. Кроме таланта, ещё нужен бывает жизненный опыт. Через пару лет в нью-йоркском доме, он уже совершал меньше ошибок.
- Погодите, вы сказали - Нью-Йорк?..
- Да, - растерянно говорит она. - Дом его дяди, тот, что был куплен последним.
Женщина-полицейский садится ближе, смотрит на неё очень доверительно, и на этот раз обращается по имени ещё мягче и осторожнее, чем до этого.
- Сколько всего домов принадлежит вашей семье, Кейт?
- В Иллинойсе или вообще?.. Ах, если честно, я сейчас не смогу вспомнить все адреса, это слишком внезапно. - Она взмахивает рукой, скрывая смущение. - Лучше спросите об этом моего мужа, это он у нас в семье занимается вопросами недвижимости. Только не говорите ему, что я до сих пор не выучила адреса всех наших родных. У меня столько стресса в жизни...
Второй полицейский начинает что-то быстро записывать в своём протоколе, его напарница поднимается со стола и торопливо берётся за висящий на стене в допросной телефон.
Кейт смотрит на них с выражением лёгкой тревоги на лице.
- Дэнни, ты слышишь меня? Это Триш. Скажи ребятам немедленно пробить адреса всех домов, что записаны на Маккаллистеров! Да, твою мать, на всех, потом отсортируем!.. И готовьте минимум три группы захвата, сейчас продиктую районы с приоритетом... Скажи, у них должно быть минимум два сапёра, мне плевать, откуда вы их родите! Ты...
Кейт хмурится, глядя на полицейского, сидящего напротив.
- Что значит - группы захвата? Разве вы не хотите помочь моему сыну?..
Тот поднимает голову от протокола, тяжело сморит ей в глаза.
- Миссис Маккаллистер, в ловушках, созданных вашим сыном, погибло за этот год тридцать два человека. Это только те случаи, где мы смогли установить связь. Эти люди умирали от травм, от бытовых ядов и химикатов, которые находятся в свободной продаже, у некоторых были полностью сожжены конечности или, например, глаза выбиты мелкой картечью. Некоторые умирали в этих ловушках очень долго. Это всё в лучшем случае тянет на особо жестокие издевательства, повлекшие за собой смерть, во всех остальных - на серию запланированных убийств. Я бы очень хотел помочь вашему сыну, миссис Маккаллистер. Но вам не понравится та помощь, которую я вижу для него единственно возможной.
Его напарница со звоном опускает трубку и выдыхает, приваливаясь к стене.
- Зам хочет с тобой поговорить. Срочно. Захвати протокол, там заодно и сличите ещё раз...
- Она? - Он кивает в сторону Кейт, сжимающей свой платок обеими руками.
- Я закончу тут. Давай, у нас мало времени.
Кейт по-прежнему смотрит перед собой.
Женщина-полицейский задала ей уже все возможные вопросы, попыталась надавить на все чувства, но дальше они упёрлись в тупик.
Официальную часть допроса можно считать оконченной.
- Зачем он это делает, Кейт? - спрашивает она тихо. - Он думает, что наказывает их? Пытается что-то сказать, передать своё видение справедливости, может? Думает, что они что-то поймут?.. Вы его мать, вы наверняка понимаете его лучше всех.
Кейт смотрит на неё с той же жалостью, что недавно ощущала на себе сама.
- Вы шутите? Ему всего тринадцать лет. Он просто защищает свой дом и, возможно, свою семью.
- Это уже не защита, Кейт.
Она поднимает бровь.
- Вы говорите так только потому, что у него это получается слишком хорошо?
Выйдя из полицейского участка, Кейт садится в машину и какое-то время слушает своё дыхание.
Всхлипывает украдкой, достаёт тяжёлую трубку мобильного телефона.
Полиция поставила ей подписку о невыезде, предупредив, что дальше над этим делом будут работать вместе с Федеральным Бюро, что, конечно, не означало, что они сами не начнут следить как минимум за ней самой.
Но Кейт и не собирается никуда уезжать.
- Алло, Базз, милый? Здравствуй. Как поживают твои питомцы? Да что ты говоришь, сколько-сколько уже?.. Ох, нет, даже и не проси, ты же знаешь, что я боюсь пауков... Вы приедете на следующий День Благодарения? Постарайся, конечно, да только твоя подруга уже второй раз... Хорошо, хорошо. Но смотри, если отец расстроится, это будет на твоей совести. - Она промакивает глаз платком и бросает взгляд в сторону полицейского участка. - Базз, дорогой, и ты не мог бы сегодня позвонить мистеру Марли? Пусть предупредит Кевина, что каникулы закончились. К нему собираются гости.
20. синяки, царапины, незначительные травмы
фандом: Мир Тьмы/World of Darkness, VtM
персонажи: м!вампир/м!гуль
категория: слэш, зарисовка
рейтинг: R наверное
предупреждения: нездоровые отношения, упоминания нанесения мелких травм
346 слов
Кожа Эллиота напоминает на ощупь что-то знакомое, но каждый раз не получается найти определения.
Когда Морган ведёт ладонями вниз по его обнажённым плечам, он чувствует шершавое, дразнящее пальцы, и одновременно тёплое, мягкое, словно кожу его друга обвили тонкими нитями паутины, застывшей теперь колючими тонкими узорами, которые немного мешают ему двигаться. В принципе, технически, так и есть - кровь Эллиота сворачивается быстро и намертво, даже быстрее, чем у некоторых его предыдущих любовников.
Морган гладит его дальше, изучая каждый раз как в первый, и Эллиот смотрит ему в глаза молча, не отрываясь.
Если опустить взгляд, под некоторыми царапинами вместо светлой кожи разливаются тёмные области, расцветая оттенками лилового, зеленовато-коричневого, всех оттенков, которые даёт кровь, оставленная под кожей, в разные моменты. Морган чувствует её пальцами, мягко обводит крупный выступающий синяк в районе его сустава, молча напоминая, что эта кровь тоже принадлежит ему, просто не так, как остальная. Он надавливает пальцами сильнее.
Эллиот вздыхает, сжимая губы, и Морган согласно кивает.
Он не умеет сомкнуть гулю его губы так, как некоторые его сородичи. Но ему и не нужно.
Тело Эллиота рассказывает историю их взаимной симпатии без единого слова, и когда этот рассказ понемногу начинает стираться, Морган легко может нанести несколько новых штрихов.
Раны на его собственном теле затягиваются быстро, без следов - кровь лечит их, какие-то медленно и спустя много ночей, какие-то - почти на глазах, и нанести их куда сложнее. Он предлагает Эллиоту попробовать, но тот не смеет - может быть, боясь того, чем Морган ему ответит, если захочет.
Но он боится зря - Морган не сделает ему слишком больно, и несколько синяков, мелких ушибов или сетка неглубоких царапин обозначают для него черту, за которую он не собирается заходить.
Несмотря на литые мышцы и широкие плечи, Эллиот хрупок, как любой смертный - так же хрупок, как хрупка человечность в душе Моргана.
Эллиот остаётся для него лучшим барометром, прибором, показывающим наглядно, как тщательно Морган хранит эту человечность в себе. Следы на его теле и отзвуки скрытой тревоги в его глазах демонстрируют, как близко он подошёл к черте, так чётко, что Морган ловит себя на чувстве непривычной благодарности.
А он умеет быть благодарным.
21. разложение/гниение
извините, у меня не стоит на зомби, поэтому вот.
фандом: Иногда они возвращаются снова/Sometimes They Come Back... Again!
персонажи: Тони Рино, Винни, Шон, Арчер Робертс
категория: джен, псевдо-сайфай-АУ
рейтинг: R
предупреждения: некротизация, паразитические нёхи вселяются в людей, упоминания смертей, намёки на секас с кем попало, крипота и противные вещи
655 слов
Пока отец Робертс был молод, в жизни Тони Рино всё было отлично.
Не так хорошо, как в те благословенные времена, когда Тони был жив целиком - и человеческая часть его тела, и та, настоящая, - но всё же весьма неплохо. Отец Робертс считал Тони чем-то вроде демона, и тот подыгрывал ему с удовольствием, корчась и деформируя себе лицо, когда священник махал на него крестом или старой Библией.
В конце концов, когда Робертс понял, что не сможет победить демона окончательно, но сможет, по крайней мере, сдерживать его какое-то время, жертвуя собственную кровь во имя спасения других, он согласился на уговор. И его вера, очевидно, была достаточно сильна, чтобы он продержался почти тридцать лет.
Тони объясняет Винни и Шону, что теперь им придётся помогать ему добывать им материалы - хотя бы кровь, потому что он больше не может позволить им спать, почти сросшись друг с другом, в ожидании его прихода.
Все эти годы он делился с ними тем, что отдавал ему Робертс, и этого количества хватило, чтобы они не превратились в гниющие трупы, нанизанные на клубок вытянутых голодных щупалец, нетерпеливо высовывающихся из пробоины в позвоночнике или из-под корня, где раньше был язык. Но сейчас священник стал стар, и его больше не хватает даже самому Тони - а этих придурков он не может просто закопать где-нибудь, даже не попытавшись довести до ума.
В конце концов, он сам их когда-то создал, а разбрасываться даже бывшими частями своего тела Тони не любит.
Если бы Тони кто-то спросил, он ответил бы, что не помнит, как давно носит это имя и это лицо - кажется, они соединились в одно ещё до того, как человеческое тело выросло, окончательно сформировавшись. Та часть, что давно стала настоящим Тони, растёт сквозь его позвоночник от самого головного мозга, разветвляясь внутри его тела, как корень.
Джон Портер не знал об этом, когда тридцать лет назад попытался убить Тони и его потомство электрическим разрядом, пропущенным через лужу крови - и технически, он убил. Но не всего Тони - а лишь его человеческую часть, тело, используемое им для того, чтобы жить, питаться и получать удовольствие.
Тони достаточно давно пользуется человеческим мозгом, чтобы понимать, как это дерьмово.
Когда крови и других материалов становится недостаточно, его плоть начинает разваливаться на глазах. Коченеет, потом, наоборот, размягчается и начинает продавливаться от нажима, как перемешанная с грязью глина. Это бывает трудно заметить сразу, потому что после той смерти Тони слишком плохо чувствует боль, но он старается. Однажды он заметил проблему только, когда почувствовал запах гнили - и оказалось, что запахи он тоже ощущает куда хуже, поэтому от части мяса на внутренней стороне бедра пришлось избавиться.
Можно было бы попробовать забрать себе другое тело, постепенно прорасти его и сделать своим - но Тони нравится это, ему нравятся эти грубоватые черты, пугающие и завораживающие людей, форма и сила костей. Он привык к ним ещё больше, чем Шон и Винни, которых он запускал в уже почти взрослые тела тех, кто шёл к нему в постель, - к своим.
Вот почему Портер должен вернуться в Гленрок.
Кровь его сестры тридцать лет назад произвела какую-то нелепую реакцию под воздействием разряда. Тони понятия не имеет, как это называется и как работает, но если эта дрянь лишила его половины жизни, которая теперь требует постоянной подпитки чужими телами, чтобы собственное не разлагалось прямо на его костях, - инстинкты говорят ему, что есть только один способ попытаться сделать его таким же, как когда-то.
Тони собирается повторить ту же сцену, желательно на том же месте.
Только на этот раз он доведёт дело до конца.
Когда Джон Портер действительно приезжает в город - отец Робертс поклялся, что направит его, куда нужно, - он привозит с собой дочь. Её зовут Мишель, ей семнадцать, она молода, сильна и красива - лишь чуть невзрачнее его самого, и когда он приводит в сознание своих мальчиков, чтобы показать им - они смотрят на неё так же внимательно.
Выемка на бедре, откуда он удалил кусок почерневшей вонючей плоти, смутно тянет, напоминая о своей нелепой пустоте.
Пожалуй, Тони подумает насчёт другого человеческого тела.
23. удушение
я сам не понимаю, как это вышло, но да, это недопорно по двум левым гоблинам в пятнадцатом ряду из треш-онеме, которое я ещё долго не смогу развидеть. честно не знаю. кому фентезявого рыцарского недопрона времён моего две тыщи седьмого?
а ты, если это читаешь, вообще молчи, спонсор моего стыда! хддд
фандом: Невероятные приключения ДжоДжо/JoJo's bizarre adventure
персонажи: Бруфорд/Таркус
категория: слэш, потенциально немного крэк? наверно
рейтинг: R
предупреждения: пафос! обоснуя даже не предполагалось, история, биология и физика идут нафиг! кинк на длинные волосья, чуть-чуть сайзкинк, асфиксия и боевое мужское братство (автор не умеет в раскладку, жанры и вот это всё, извините)
1 015 слов
Таркус зовёт его трусом с его подлыми хитростями, но каждый раз Бруфорд смотрит на него с жалостью и отвечает, что он сражается за Марию тем, что ему дано. И если бы Господь даровал ему рост, как у каменных ворот на западе Йорка, и силу, как у глиняного голема с пустой башкой, он бы с радостью тупо ломился на врагов королевы, не глядя по сторонам, но увы, щедрость Его не бесконечна.
Тогда Таркус замолкает, видимо, не зная, расценивать это как похвалу или унижение, и Бруфорд опускает голову, завешивая лицо волосами, чтобы избежать соблазна рассмеяться.
Если Таркус повторит это больше одного раза подряд, он вынет меч из ножен - и, видят небеса, они оба этого не хотят.
Бруфорд не уверен, понимает ли его ближайший соратник это разумом, но за всё время, что они сражаются плечом к плечу, Таркус ни разу не повторил этого дважды.
Он и правда не слишком мудр, но боевой смекалки ему хватает, а уж более верного Марии воина Бруфорд не встречал за всю жизнь - кроме, разве что, себя самого. И это - не считая того, что силы этой ходячей скалы хватило бы, чтобы пройти испытание даже не семидесяти семи, а пары сотен колец на той горе - если б хоть одно кольцо с нормального доспеха могло налезть на эти руки-столбы или каменную бычью шею.
- Ты цеплял их на пальцы, когда шёл к вершине? - спросил тогда Бруфорд, разглядывая эту обманчиво неповоротливую на вид громаду в первый раз.
- А ты, выходит, на волосы, раз они у тебя растянулись, как у девки, до самой Нормандии, - отозвалась громада.
В тот день шрам, оставшийся у Бруфорда на переносице, и срезанный мечом кусок уха Таркуса скрепили их будущее братство крепче клятвы королеве, которую ещё только предстояло принести.
Таркус презирает тех, кто работает с тяжёлым оружием.
Двуручный меч, секира, боевой топор - для него обычные воины, берущие их в руки, выглядят как дети с отцовской игрушкой в мягких пальцах. Он фыркает, как разбуженный вепрь, что если однажды его попытаются обезглавить, то лезвие топора поломается о его шею.
Бруфорд смеётся этой нелепой шутке едва ли не громче него, потому что не сомневается, что это правда.
- Тебе не этого надо бояться, - предупреждает он. - Не от того шею прячешь.
Мышцы у него и правда прочные, как камень, покрывающая их кожа будто задубела во всех походах, где они побывали. Шея под мощной головой - коротоковатая, толстая, и без того будто окаменела, а стоит ему напрячь плечи - и вовсе не пробьёшь, какой там топор. Бруфорд сомневается, что он и в самом деле чистый человек - если его прабабка и правда согрешила с каким-нибудь лесным вепрем или чёртом из северной скалы, но какая разница?
Узкие чёрные пряди натягиваются вокруг этой шеи, как тонкое вервие для удавки, впиваются в грубую потемневшую кожу, но кажется, что только царапают. Бруфорд откидывает голову назад, натягивая их рывком, но Таркус только смеётся, глядя на него снизу вверх так, словно стоит выше на сотню ступеней.
Гордость не позволяет ему остановиться, и он выгибается, уже голыми руками накидывая несколько новых петель - ещё тоньше, теперь они обвивают таркусову шею, как сеть. Этого, конечно, мало - не Бруфорду тягаться с ним в силе, особенно сейчас, но тут дело и не в силе.
Он упирается ладонями в широкую грудь, снова отводит голову в сторону, - часть волос натягиваются почти до боли, но боль хороша, боль говорит о том, что ты ещё жив, - и сильнее сжимает его бёдра коленями, и на каждом его движении длинные пряди стягиваются чуть сильнее, но чем дальше, тем меньше, кажется, Таркус это замечает. Рот у него приоткрывается, дыхание становится хриплым, отрывистым, и дальше он уже сам помогает затянуть вокруг своего горла чёрную плетёную сеть.
Бруфорд не знает, хрипнет ли его дыхание от того, что воздуха не хватает, или от другого, но ему и не нужно - он знает, почует, когда каменные мышцы сначала затвердеют в агонии (это похоже на то, как если бы его пронзили навсквозь тем самым двуручником, раскалённым в адском пламени, до самых рёбер, и ещё развернули прямо внутри), а затем на пару мгновений расслабятся, теряя силу.
И это - тот момент, когда он выгибается, вдыхая полной грудью, и натягивает свои петли сильнее.
Таркус пытается вдохнуть, передёргиваясь всем огромным телом, но тонкие крепкие пряди затянулись на его горле так крепко, что их не подцепить даже пальцами, тем более, такими грубыми и огромными, как у него. Бруфорд смотрит на него сверху, улыбаясь сквозь гримасу, и каждое судорожное движение под ним будто разворачивает пылающую рану в нём ещё шире, почти разрывая ему внутренности, но он продолжает удерживаться за него, крепко сжимая его коленями, впиваясь руками в петли собственных волос, натянувшихся между ними, как смертоносные струны.
Грубое лицо перед ним больше не выглядит высеченным из камня, оно краснеет, синеет от губ, округлившиеся глаза наливаются кровью - но в последний момент он выдёргивает из мелких ножен мизеркордию и суёт в судорожно скребущую по его плечу руку.
Скрюченные пальцы сжимают кинжал почти до хруста в рукоятке, и на мгновение Бруфорд думает, что тот сейчас окажется в его груди - но затем Таркус выгибается под ним снова, полоснув по собственной шее - и только тогда несколько прядей падают на землю, вымазанные кровью.
- Колдовство, - хрипло бросает Таркус потом, когда у него снова получается заговорить. - Будешь мне хоть триста раз брат перед самой Марией - а постель я с тобой теперь разделю только, если мне больше не нужно будет дышать.
- И это твоя отвага? - с усмешкой отзывается Бруфорд, убирая кинжал и подтягивая к себе перевязь с мечом. - Волос, как у девки, испугался?
Пусть бы и колдовство.
Этому плетению его научил убийца из пленных сарацин ещё в первой войне, где он участвовал, но только теперь он понимает, что можно сделать и больше, просто надо понимать, как. Если в этом мире бывает, что чья-то прабабка соблазнилась вепрем - и её можно, пожалуй, понять, - то и хитрость, с виду похожая на колдовство, может однажды послужить достойной цели.
У Таркуса под латной пластинкой, прикрывающей шею, остаются несколько тонких шрамов, похожих на те кольца, что нужно было надевать на себя во время испытания, сняв с поверженных врагов.
И неважно, о чьей победе они напоминают на самом деле.
24. термальный ожог
зарисовочка про мелкого Рувика джаст фор фан (нет).
фандом: The Evil Within
персонажи: Рубен Викториано, косвенно Рубен/Лаура
категория: джен, прегет
рейтинг: R
предупреждения: упоминания травм, убийств, намёки на трепетный инцест, в каноне специфичное понимание медицины
741 слово
Клавиши старого пианино холодные, как выглаженный веками камень на мелководье.
Звуки, которые падают с них, когда мягко бьёшь по ним пальцами, тоже напоминают капли воды, падающие в омут, и эхо расходится от них, словно круги по его поверхности.
Эту мелодию долго играла Лаура, и однажды научила играть его - когда он наконец смог доставать пальцами до нужных октав, в пять или шесть лет. Потом были и учителя, нанятые отцом, которому гордость велела вкладываться в воспитание детей, не считаясь порой ни с реальностью, ни с ними самими, - но первым его учителем была сестра. И эту мелодию он всю жизнь играл лучше всего.
Только раньше у него получалось лучше - до того, как пламя облизало ему все пальцы, вместе с плечами, торсом и большей частью лица. Пламя заставило тонкую кожу на пальцах и кистях лопнуть, словно гнилую шкурку, а потом пробралось глубже - к мясу, к детским слабым связкам, и первые недели после этого, беззвучно воя в своей каморке от боли под пропитанными сукровицей и гноем бинтами, он думал, что уже никогда не разогнёт пальцев.
Но они всё же постепенно приспосабливаются - то ли потому что работа Химинеса не прошла зря, то ли ещё по какой-то причине, которой он пока не понимает, но к обожжённым рукам отчасти возвращается чувствительность и способность совершать не только грубые движения. Просто вместе с этой способностью возвращается и боль.
Лауре нравилось слушать его игру.
Пока он был совсем ребёнком, он иногда ошибался, и она садилась рядом, чтобы поправить, переставляя его пальцы на нужные клавиши. После он всё равно иногда ошибался - чтобы ещё раз рук коснулась прохладная нежная кожа на её пальцах или гладкий шёлк её платья. Она никогда не ругала его за это, вообще никогда не говорила лишних слов - просто слышала звук, похожий на то, как вода выплёскивается через край, и с улыбкой садилась с ним рядом.
Рубен касается клавиш, не глядя - он играл эту мелодию так часто, что смог бы повторить, даже если бы в том пожаре у него сгорели и глаза тоже. Темнота в доме ему не мешает, как не мешает и холод - наоборот, именно сейчас, когда он впервые осмелился коснуться их без бинтов, почти ставших за эти годы его второй кожей - холод кажется неожиданно мягким, успокаивает остатки пожара, поселившиеся в его покалеченном теле и ещё немного глубже.
Холод белых и чёрных гладких клавиш, мерцающих в полутьме, холод звуков, которые постепенно сливаются в знакомую мелодию - он не играл несколько лет и пальцы всё ещё слушаются плохо, но постепенно она становится узнаваемой, - холод тёмного дома с открытыми нараспашку окнами, в которые сквозит ночной ветер.
Холод от стальной рукоятки ножа, ещё недавно давившей в ладонь.
Холод, постепено наполнивший тела двух людей в спальне наверху.
Не то чтобы холод был для них чем-то новым, как минимум, для отца - тот настолько привык, что от его сына осталась только искалеченная тень, запертая в нескольких помещениях в подвале, что ему и в голову не приходило подумать о том, удержат ли эти перебинтованные руки нож.
После этого Рубен коснулся его первый раз за все эти годы - сняв для этого бинты с пальцев, долго и неуклюже срезая их тем же ножом - и когда он это сделал, он почувствовал от неподвижного тела только холод.
И холод принёс ему облегчение.
Ожоги не исчезнут, он это знает. На их местах останутся или шрамы, болезненные и сковывающие движения, или воспалённые раны, которые придётся обрабатывать заново. Химинес говорит, что процесс заживления у него идёт как-то иначе, чем обычно, но Рубен сомневается, что этот факт когда-нибудь восстановит ему повреждённые ткани и кожу, слизистую глаз или дыхательных путей. Но это определённо может означать, что у него есть шансы получить то, чего он был лишён, иначе.
Лауре нравилось его слушать, даже когда он только учился, фальшивя и сбиваясь с ритма на каждой ноте.
Сейчас он понемногу учится заново - это больно, разумеется, но руки понадобятся ему для анатомической работы, записей и исследований, и холод облегчает эту боль. Музыка и клавиши пианино, как вода, скользят по неровной поверхности его пальцев - так же, как когда-то скользило прикосновение сестры.
От пальцев самой Лауры остались только обугленные тонкие кости, которые отец наверняка приказал закопать где-то среди подсолнухов вокруг пожарища. Теперь их, наверное, с трудом отличишь от углей, оставшихся на месте того амбара.
Но Рубен продолжает играть нужную мелодию, не обращая внимания на боль и усталость. И когда по краю его зрения начинают вспыхивать белые и красные пятна, в этих всполохах ему порой видится взмах алого шёлка.
Тогда он понимает, что ей всё ещё нравится.