завтра на
Франсуа Вийон/какая-то ужасная цимисховая ведьмада-ладно-это-только-слухи-может-это-вообще-другой-цимисх-с-похожим-именем, омп-шпион (рукожопый)
вуайеризм, безвкусное роматичное недопорно, заигрывания с Изменчивостью
пошлота, обнажёночка, срывание вийонова цветочка в комплекте
немного АУ наверно
pg-13 наверно
гет наверно
Так думает Алоиз
1 495
Когда Алоиз понимает, что мадам Женевьева была права, уже поздно отказываться. Да и как он смог бы, даже если б знал тогда, что слухи не преувеличены?
А теперь тем более поздно.
Вийон приводит свою даму в княжеские покои лишь к середине ночи. Где-то в залах продолжается бал, плавно перетекающий в кровавый праздник разврата, отвратительно разнузданный и непристойный для Камарильи, где половина приглашённых смертных даже не поймут, что происходит, - но другая-то половина поймёт отлично, и их судьба к утру не сильно будет отличаться от судеб тех, на ком кормятся в своих ритуалах твари Шабаша.
Князю плевать на то, что осталось в залах, потому что - понимает Алоиз со смесью тревоги и отвращения - у него в покоях сейчас свой собственный Шабаш.
В узкую щель между дверцами шкафа видно чудовищно мало, но одного взгляда на новую фаворитку князя хватает, чтобы это понять.
Вийон заводит её в спальню, тут же будто ненароком пытаясь зажать прямо у дверей, лезет под пышные юбки. Дама с хрустальным смехом, пробитым хриплой трещинкой, выгибает спину, позволяя ему, но едва он поднимает голову - вдруг делает короткий замах, давая ему звонкую пощечину. Вийон смеётся сам, и на его щеке остаётся первый алый след её тонких пальцев.
Алоиз передергивается.
Он знает, что за руки меняют плоть сородичей одним прикосновением.
Это всё похоже на какую-то игру, издевательскую пародию на манеры при дворе. Вийон подаёт ей руку, будто для танца, ведёт к роскошной постели, одновременно выискивая на её спине крючки причудливого белого корсета, не обращая внимания на ленивое сопротивление своей визави, под руку помогает преодолеть пару ступеней.
Постель так близко к шкафу, что Алоиз слышит несколько влажных щелчков, когда Вийон наконец расстегивает этот корсет, и становится понятно, что тот сделан из наполовину сросшихся рёбер.
Дама выгибается, непристойно поводя плечами, пока Вийон бережно снимает эти внешние рёбра целиком, оставляя на её торчащем позвоночнике ряд алых следов в местах, где он крепился, и лижет кровь с этих следов, как последняя собака.
Алоиз не хочет представлять, из чего могут быть сделаны её юбки.
Он, положа руку на сердце, вообще не хочет этого видеть, но не смотреть нельзя - мадам Женевьева хотела знать, чем новая любовница зацепила безрассудного князя Парижа и чего она от него хочет. И ответ на первый вопрос, вероятно, очевиден - князь Парижа желает предаваться разврату с ведьмой-Цимисхом чуть ли не на глазах у всего двора, потому что трудно представить себе занятие более противоествественное и оскорбляющее душу любого нормального сородича. А больше, чем возможность увязаться за какой-нибудь юбкой - принадлежи она женщине, мужчине или Цимисху, - Вийона возбуждает только возможность оскорбить Камарилью и в очередной раз наплевать на рамки допустимого в нормальном обществе.
Так думает Алоиз, чувствуя себя в роскошном шкафу, полном надушенных нарядов, словно в ловушке.
Он почти не слышит, о чём они говорят, поэтому смотреть приходится внимательнее, а это с каждой секундой всё труднее.
Кровь Алоиза кипит от негодования пополам с отвращением, пока Вийон вдохновенно ласкает свою даму губами и клыками, не переставая с ней о чём-то тихо спорить, и вот она уже выгибается в его руках, сидя на его коленях, и проводит пальцами по собственной коже от шеи вдоль ключицы. Алоиз кусает губы, не рискуя отвести глаза, понимая, что сейчас, наверное, будет ещё хуже.
Но князь Парижа будто вдруг вспоминает, что перед ним трепетная дама, а не развратная cortigiane di lume, и вместо того, чтобы бросить её на койку - дотрагивается до её губ своими, медленным и ласковым жестом продолжает движение её пальцев. Отводя края её бледной кожи, обнажает её грудь и снимает край кожи с одного плеча, будто шёлковую сорочку.
Алоиз видит её со спины, только край плеча цепляет взгляд тем, как змеится по обнажённой плоти тонкая тёмная вена. Вийон, похоже, видит больше. Опустив глаза от её лица, он проводит рукой по её груди, а потом отводит второй слой кожи и смотрит с лёгким удивлением, но задать вопрос не успевает. Дама вдруг отталкивает его, вихрем взвиваясь с его колен и отступая к высокому окну, запахивает шёлковую кожу на груди, оскорблённо отворачиваясь.
Вийон тут же устремляется следом, продолжая нелепую игру, что-то вговаривает ей пылко, прижимая руки к сердцу. Обнимает сзади, накрывая ладонью пальцы, всё ещё крепко удерживающие кожу дамы на её груди - пока она не соизволяет развернуться к нему лицом, отвечая резко, уже без всякой ласки и смеха, и Алоиз может разобрать только, что она говорит не по-французски.
Вийон отвечает - уверенно, не отпуская её из рук, снова влечёт к постели, будто успокаивая невинную деву, едва не лишившуюся чести по его нерасторопности.
Но едва оба оказываются ближе, Алоиз успевает расслышать лишь пару слов - это латынь, понимает он, какой-то вариант латыни, который не похож на нормальный язык из учёных книг. Он разбирает только что-то, похожее на "мои братья", которое Вийон перебивает патетичным "Разве я не обещал?!" - и секунду спустя Алоиз чуть не вываливается из шкафа, потому что дама вдруг улыбается и рывком опрокидывает князя на пышную постель.
Братья, думает Алоиз почти в лихорадке, шабашитские стаи прямо под носом у Камарильи, в центре парижского домена.
Дама склоняется над Вийоном ниже, вопреки любому естественному ходу вещей, разводит колени князя в стороны.
Шабашитская стая, и князь только что говорил об обещании - что?..
Что ты пообещал этой твари? Не трогать их? Пустить их в сердце Камарильи, чтобы они сгноили его своим безумием?
Вийон начинает говорить, но его голос срывается на стон, когда тварь ведёт ладонями по его груди, игриво обводя рёбра обеими ладонями, снова смеётся, почти как в начале.
Алоиз не удивится, если сейчас под её руками окажется, такая же пародия на женские прелести, что носит она сама под этой наполовину задёрнутой кожей. Он сдержит стон отвращения и ужаса, но не удивится.
Вийон хуже Цимисхов, потому что ему наверняка понравится и это.
Но вместо этого - Алоиз почти разочарован - дама подаётся вперёд, бёдрами в пышных роскошных юбках прижимая его к постели, и под её руками из плоти князя вырастает мерзкое подобие пульсирующего бутона, раскрывается цветком прямо над сердцем.
Когда она наклоняется ниже, касаясь губами этой новой чудовищной плоти, когда Вийон запрокидывает голову, не скрывая непристойного наслаждения, и роняет с губ её имя, - Алоиз не выдерживает.
Отшатнувшись назад, он наступает на длинную полу одного из платьев, теряет равновесие, с грохотом роняя на себя несколько ящиков, падает в ворох тряпок и сундуков.
В последнюю секунду он успевает увидеть, как дама Вийона вскидывает голову, резким движением срывая созданный ею цветок, а князь возмущённо вскрикивает, спихивая её с себя, - а потом сверху падает ещё несколько слоёв тяжёлой ткани, накрывая Алоиза с головой.
Они стоят над ним оба, и наверное, из-за рамки, в которую складываются открытые двери шкафа, кажется, что они теперь одного роста.
- Опять? - Алоиз запоздало отмечает, что она всё-таки говорит по-французски - со странным акцентом, но чётко и не смущаясь лишних звуков в речи. - Ты говорил, что они перестали развлекать тебя.
Князь разводит руками.
- Нет. Это не мой. Вероятно, послал кто-то из твоих знакомых.
- Мои старые знакомые, - фыркает она, разглядывая Алоиза почти весело, - знают меня и не перепугались бы, увидев наши невинные развлечения.
- Так, может быть, у тебя появились новые.
- На третью ночь при твоём дворе? Не смеши меня.
- Я хочу знать, на кого он шпионит. - Вийон смотрит на него, не отводя глаз, не менее пристально, чем его дама, и Алоиз начинает жалеть, что в этом шкафу не лежала пара шпаг, которые при некоторой удаче могли бы, падая, отрубить ему голову.
- Сделай мне подарок, - улыбается Цимисх, будто вспоминая о прерванной игре и ласково проводя кончиками пальцев по его боку. - И я расскажу тебе, что выясню.
- Чтобы от него потом осталась разве что подставка под книги?
- Хочешь меня обидеть?
- Как я могу, душа моя? Но если его послал кто-то из моих врагов, а не твоих, это моё право. Допросить его самого, а не его останки.
- Я пообещаю, что от него останется достаточно, чтобы ты мог даже снова вывести его в свет, если захочешь.
- Даже так? - Вийон улыбается, обнимая её за пояс, и снова смотрит на Алоиза.
- Разве кто-то из нас хоть раз тебе лгал?
Если бы Алоиз мог, он бы перегрыз перекрытия шкафа - или собственное горло, чтобы хотя бы его неупокоенная душа успела рассказать Женевьеве о том, что здесь происходит. О том, с кем спутался мятежный князь Парижа, о стаях Шабаша, которые он привечает за кулисами своих балов, может быть, даже о том, сколько таких неудачливых соглядатаев должны были сгинуть до него по тем же причинам.
Может быть, ещё удастся перегрызть себе хотя бы язык. Слабое утешение, потому что он только что видел, что эта шабашитская тварь способна сотворить с плотью сородича голыми руками. Но он хотя бы может попытаться.
Вийон мог бы уничтожить его, отдать на поругание своим развращённым избалованным придворным и сделать из него навсегда опозоренное посмешище. Его любовница могла бы уничтожить его, отдать на растерзание своим грязным стаям и сделать из него беспомощный искалеченный кусок плоти, пригодный разве что для мебели.
Время возблагодарить Бога за то, что он, скорее всего, не узнает, что они могут с ним сделать, если возьмутся за него вместе.
Так собирается подумать Алоиз.
Просто он не успевает.