у всех очередная фб, у меня опять вынос старых драбблосов

[azhi-dahaka]

vampire: the masquerade - bloodlines
пост-некроквест, почти ау, мимими Пиша и шимиси-коллеги, условно pg-13
игрища скромных некрономистов
ностальгия мод он

Голос смерти

(1 037)

Оставшись одна, она долго сидит неподвижно, прислушиваясь к его затихающим шагам и к негромкому шуму ночного города за пределами больницы.
Здесь - тихо.
Книга лежит перед ней на столе, даже в тусклом отблеске свеч видно, сколько пыли впитала ее обложка за годы в руках Джованни. Сколько крови пролилось на нее, живой и мертвой, чтобы запечатлеть знания, которые она хранит.
Voce del Morte.
Пиша легко проводит кончиками пальцев по краю старого переплета. Темно-серая, землисто неровная - но когда-то живая кожа. Может быть, смертного. Может, уже не совсем. Такой могла бы быть плоть, долго пролежавшая в земле, или земля, долго оберегаемая плотью, неживой, немертвой.
Ассоциация возникает почти против воли, сама собой, но почему бы и нет? Цимисхи ее Пути дорого бы дали за это сокровище. Особенно тот, с кем она говорила об этой книге последний раз.
Осторожно сдвинув по столу горящую свечу, ритуальные инструменты и два перемазанных кровью сосуда, Пиша ласково оглядывает книгу и достаёт мобильный телефон.
Легкая коробочка обтекаемой формы лежит в ее ладони, как лежал когда-то магический камень, подарок ее любовницы-нагараджа триста лет назад.
Если бы их изобрели тогда, сколько всего случилось бы иначе.

"Я все-таки добралась до неё первой."
Она пишет на языке, для которого не существует раскладки, записи которого она сама видела лишь в виде значков на каменных табличках на своей родине. Приходится заново подбирать латинские буквы с учетом фонетики, но Пиша не сомневается, что тот, кому она отправляет сообщение, знает этот язык лучше нее самой.
Ответ приходит быстрее, чем она ожидала.
"Ложь."
Такие же простые буквы, шифр, ключ к которому можно найти разве что в паре забытых музеев с неправильной аттрибуцией.
"Пока не доказано обратное," - пишет он следующим сообщением.
Она усмехается, принимая правила игры. Включает камеру, осторожно поднося телефон к древнему фолианту, и делает ровно один снимок.
Тот выходит, разумеется, тусклым и зернистым, рассказывает больше об окровавленном прозекторском столе, чем о лежащей на нем книге. Но делать больше одного она не собирается.
Глаза есть не только у неё.
На этот раз он молчит гораздо дольше.
"Лучше ты, чем Беккет."
Она качает головой, доставая из-под обломков шкафа для инструментов простую дорожную сумку.
"Я все еще могу передать её ему. Или уничтожить после изучения."
Это тоже почти игра - они оба знают, что она этого не сделает, никакой глупец не упустил бы эту книгу со своего Пути. Но обозначенная граница дозволенного знания - слишком традиционный элемент, чтобы отказаться от него просто так.
"И всё ещё называть себя некрономистом? Этого не будет."
Пиша достает из сумки длинное белое полотно, бережно заворачивает в него книгу, перевязывает ритуальным узлом, прежде чем тщательно уложить среди других в сумке.
В другой раз стоило бы убрать кровь и остатки тел, прежде чем покидать убежище навсегда, но сейчас...
"Признай, что я оказалась расторопнее твоих ищеек."
В мертвом языке, который она использует, нет этого слова, поэтому она пишет буквально: твоих рук.
Цимисх поймет, конечно.
"Твой исполнитель знает, кому отдал голос. Знает, как тебя найти. А я знаю, как найти его."
Она оценивает выбор слова - обозначения для настоящей книги в их древнем шифре тоже нет, но так даже вернее, потому что такая вещь всегда нечто большее, чем просто книга, - прежде чем осознать смысл остальных его слов.
Не вздрагивает.
Но по давно остывшей коже проходит, будто рябь по поверхности воды, волна свежего холода.
"Ложь, пока не доказано обратное."
Она встречалась с ним лично лишь один раз и не знает, что за лицо он сейчас носит, но слишком отчётливо представляет сейчас его усмешку.
"Ты ведь отдала ему нашу чашу."
Вот оно что.
Артефакт, который еще до нее окрестили "чашей мерзости", кривой дышащий кусок плоти, способный хранить запас крови для большинства сородичей - и почти бесполезный для нее самой. Нагараджа нуждаются не только в крови.
Он казался неплохой наградой ловкому птенцу за книгу и артефакт.
Изверги все-таки умеют следить за своими игрушками?
Пиша слегка поводит обнажёнными плечами, глядя на пламя одной из свеч, опускающееся все ниже в холмике тающего парафина прямо на столе, - когда приходит следующее сообщение.
"Уходи из города. В этой земле не спокойно."
Конечно.
Не только она чувствует приближение беды, как не только она слышит тихий голос смерти там, где большинство остальных не способны распознать его.
"Слова не имеют большой цены. А ты предоставишь мне убежище? Как гостю."
Она застегивает сумку, краем глаза следя за пламенем оставшихся свеч, и совсем немного - за лежащим на столе телефоном с тусклым экраном.
"Если ты принесешь голос с собой."
Кровь и остатки тел на полу, на вывороченных полках, весь заваленный обломками бывший морг, каждая поверхность, кроме стола - блестят едва заметно в полутьме.
"Пусть так. Но голос должен остаться у меня. И ты поможешь мне перевести."
Пол в некоторых местах похож на неподвижную зеркальную поверхность озера. Отражающиеся в нём огоньки свечей подбираются к этой поверхности всё ближе.
Пиша поднимает сумку на плечо, бросает ещё один взгляд на экран телефона.
"Тогда ты останешься моим гостем до тех пор, пока мы не закончим перевод."
Она наклоняет голову.
Он понимает её слишком во многом, чтобы нужно было объяснять, что язык книги оказался немного не таким, какой обещала обработанная Джованни обложка.
"Моё слово," - обещает она, расстёгивая боковой карман на сумке.
Мгновение спустя, когда она уже держит палец над кнопкой удаления всей переписки, приходит ответ.
"Моё слово."
И Пиша кивает, подтверждая: удалить.

Ночь, тревожно обнявшая город, пока ещё спокойна.
Подвал заброшенной больницы остаётся за спиной - Пиша не оборачивается, уходя тропой по узким улочкам с битыми лампами, где она вряд ли привлечёт много внимания и смертных, и остальных.
За спиной остаётся обнесённой металлической сеткой здание с двором-пустырём, заваленные битыми панелями и кусками арматуры коридоры, тускло освещённый морговый подвал, который она облюбовала в этом Лос-Анджелесе под своё временное убежище. Битая плитка на стенах, развороченные ещё до неё шкафы и полки, остатки инструментов, крысиные гнёзда и паутина в тёмных углах.
Кости и остатки мяса, засохшая кровь и обрывки кожи среди медленно тающих свеч, расставленных по помещению.
Разлитая по полу и коридорам вокруг блестящая гладь, отражавшая каждый её шаг, когда она уходила.
Оставленные там же пустые канистры.

Свечи догорают медленно, но Пиша знает, что когда первый из их трепетных языков коснётся неподвижного пола, она будет уже далеко - а вспыхнувший факел сольётся с другими вспышками, всё более плотной волной накрывающими этот город.
За их яростным треском тихий шёпот глядящей на него смерти станет совсем не различим.
Но те, кто должен - услышат.