я уже даже не спрашиваю, хрена ли мои нано-драбблосы в процессе превращаются в кучи пафосной текстоты с намёками на манипулятивные эксперименты и топорные релгиозные аллюзии сука.
размер: мини
фандом: Vampire: the Masqueradeперсонажи: Симеон, мелкий Викос, немножко Гесу на фоне (да, я всё ещё доматываюсь)
рейтинг: nc-17 (пушт гуро)
предупреждения: кровища, трупы, немного воспитательного майндфака
- Тише, дитя. Смотри на меня.
Симеон поднимает руку и делает шаг вперёд, оглядывая комнату лишь краем глаза, не упуская из вида замершую в середине фигуру в пропитанной кровью одежде.
Он мог бы добавить, что всё в порядке, но это, разумеется, не так - а лгать в таких ситуациях он больше не считает возможным. Под подошвой сандалии хлюпает, и приходится переставить ногу, чтобы отпихнуть сморщенную скользкую шкурку - оболочку кишки или другого органа, Симеон не смотрит на детали, ему хватает целого.
Пол комнаты завален телами - рваными, переломанными, выпотрошенными, он чувствует, что некоторые ещё тёплые. В каком-то из них ещё теплится пульс, но это ненадолго: каким бы крепкими ни были их гули, и у этой прочности есть предел, обычно он проходит где-то в районе взрезанного горла.
Тошнотворный запах вскрытых внутренностей смешивается с тревожным, острым - ещё недавно живой крови, разлитой сейчас по мозаичному полу, засыхающей на стенах.
Симеон счёл бы это зрелище отвратительным в своей бессмысленности, если бы не помнил, как в юности сам пару раз оказывался на грани безумия от голода.
Юный творец этой вакханалии стоит посреди комнаты, опустив покрытые свернувшейся коркой руки, и оглядывает результаты своей работы медленно, словно оглушённый - пока не встречается глазами с сиром.
Тот сдерживает малодушный жест облегчения, когда понимает, что на него смотрит не загнанное животное без проблеска разума, но растерянное существо, понимающее, что сейчас сотворило.
Симеон поднимает руку и делает шаг вперёд, оглядывая комнату лишь краем глаза, не упуская из вида замершую в середине фигуру в пропитанной кровью одежде.
Он мог бы добавить, что всё в порядке, но это, разумеется, не так - а лгать в таких ситуациях он больше не считает возможным. Под подошвой сандалии хлюпает, и приходится переставить ногу, чтобы отпихнуть сморщенную скользкую шкурку - оболочку кишки или другого органа, Симеон не смотрит на детали, ему хватает целого.
Пол комнаты завален телами - рваными, переломанными, выпотрошенными, он чувствует, что некоторые ещё тёплые. В каком-то из них ещё теплится пульс, но это ненадолго: каким бы крепкими ни были их гули, и у этой прочности есть предел, обычно он проходит где-то в районе взрезанного горла.
Тошнотворный запах вскрытых внутренностей смешивается с тревожным, острым - ещё недавно живой крови, разлитой сейчас по мозаичному полу, засыхающей на стенах.
Симеон счёл бы это зрелище отвратительным в своей бессмысленности, если бы не помнил, как в юности сам пару раз оказывался на грани безумия от голода.
Юный творец этой вакханалии стоит посреди комнаты, опустив покрытые свернувшейся коркой руки, и оглядывает результаты своей работы медленно, словно оглушённый - пока не встречается глазами с сиром.
Тот сдерживает малодушный жест облегчения, когда понимает, что на него смотрит не загнанное животное без проблеска разума, но растерянное существо, понимающее, что сейчас сотворило.
- Так это и бывает, - произносит Симеон в ответ на немигающий взгляд его тёмных глаз.
Ему кажется, что эти глаза цепляются за его взгляд, словно за лодку в темнеющем море, и он делает ещё один шаг навстречу.
Первый раз, когда Зверь касается твоей души по-настоящему - не в ночь обращения, а позже, когда остаёшься с ним наедине, - это похоже на тяжёлую тёмную волну. Она захлёстывает тебя почти целиком, пытаясь утопить в себе, подхватывает тебя потоком чистой жажды - крови, ярости, вседозволенности, ведущей лишь к окончательной смерти. Единожды не сумев ей противостоять, поддавшись этому соболазну - не вынырнешь, сгинешь, превратившись в безумное чудовище, хуже диких животных.
Обратная сторона божественного дара тайных правителей Константинополя в определённый момент требует всей твоей воли и ещё немного сверх того - и только сумев вынырнуть из этой тёмной бездны, начинаешь по-настоящему ценить то, что у тебя есть. И новую не-жизнь. И разум, и власть над смертными. И знание о том, что волна всегда поднимается из твоего собственного сердца - возможно, не в последний раз.
Симеон подходит к нему, ступая между остывающими кусками тел, но смотрит не на них, а на своё молчащее дитя, всё-таки сумевшее пройти это испытание. Всё-таки вырвавшее свою душу из лап внутреннего демона, почти получившего свободу.
В глубине души он немного стыдится своих прошлых сомнений - позволив Гесу убедить себя в том, что это необходимо, он всё-таки задумывался о том, имеет ли право ставить лишь недавно получившего становление ученика на грань Безумия, и кто будет виноват, если тот не справится.
Мика справился - не идеально, и полтора десятка выпотрошенных гулей в залитой кровью комнате - возможно, всё же лишняя жертва, о чём непременно стоит сообщить брату, - но в ту секунду, когда Симеон отворил двери этого помещения, он был уверен, что его встретит чудовище, глядящее безумными глазами из-под слоя крови на лице.
Чью бессмысленную не-жизнь пришлось бы оборвать своими руками прямо здесь, превратив в ещё одну тайну, похороненную между их с братом ладонями.
- Это будет происходить всегда, - объясняет он позже, - когда ты будешь терять контроль над собой. Голод и слабость духа - то, что даёт силы Зверю в твоём сердце, и теперь ты познал, насколько он силён. Кровь тех, кто погиб сегодня здесь - на его руках, но и на твоих тоже.
- На моих, - тихо повторяет его дитя и ученик, сидя неподвижно и безропотно позволяя смывать засыхающую кровь со своего лица.
Симеон кивает, глядя ему в глаза и проводя влажной тканью по его виску.
- Потому что главное, чем кормится Зверь - твоя душа и разум, дитя. Позволив ему сожрать их, выпустишь его на волю - и обратного пути не будет. Это - одна из самых важных вещей, которые ты должен помнить, сколько бы веков тебе ни было отмерено. Голод будит Зверя и заставляет его искать пищи, но одного лишь утоления голода недостаточно, чтобы сдержать его. Работа души в том, чтобы не дать ему набраться сил. Со временем ты научишься тому, как делают эту работу.
- Ты научишь? - спрашивает Мика всё так же тихо, глядя ему в глаза - не моргая, так же ровно, как в первую секунду, когда стоял среди разорванных его когтями трупов в комнате, словно всё ещё не отошёл от осознания того, что сделал.
Или словно уже тогда...
- Разумеется. - Симеон опускает полотно в воду, смывая кровь, и запрещает себе следующую мысль. - Ты ведь не хочешь однажды потерять контроль снова?
Дитя смотрит на него несколько мгновений, словно укладывая мысль в своей голове, а затем с медленным кивком опускает взгляд.
- Нет. Не хочу.
- Значит, научишься.
Уже потом, когда Симеон уходит, велев гулям убрать то, что осталось от их погибших братьев и сестёр, он задумывается о том, не слишком ли ровными и аккуратными кажутся ему края ран на том, что осталось от тел. Не слишком ли целенаправленно вскрыты внутренние органы, не чересчур ли последовательно действовало это создание для каинита, не помнящего себя от голода и злости?..
Но мысль о том, что за человеком нужно быть, чтобы проделать это всё без всякого повода, находясь в здравом уме и отдавая себе отчёт в том, что делаешь, а потом смотреть ему в глаза так, как это делало его дитя сегодня, смиренно позволяя омыть себе лицо... Едва ли могла оказаться верной.
Нет, Симеон не привёл бы такое существо в свой дом, не заметив, и уж тем более не дал бы ему становления после стольких лет ученичества.
Гесу рассмеялся бы, услышь он снова сомнения брата - не в одном их совместном решении, так в другом, как всегда.
И был бы, пожалуй, полностью прав.
Ему кажется, что эти глаза цепляются за его взгляд, словно за лодку в темнеющем море, и он делает ещё один шаг навстречу.
Первый раз, когда Зверь касается твоей души по-настоящему - не в ночь обращения, а позже, когда остаёшься с ним наедине, - это похоже на тяжёлую тёмную волну. Она захлёстывает тебя почти целиком, пытаясь утопить в себе, подхватывает тебя потоком чистой жажды - крови, ярости, вседозволенности, ведущей лишь к окончательной смерти. Единожды не сумев ей противостоять, поддавшись этому соболазну - не вынырнешь, сгинешь, превратившись в безумное чудовище, хуже диких животных.
Обратная сторона божественного дара тайных правителей Константинополя в определённый момент требует всей твоей воли и ещё немного сверх того - и только сумев вынырнуть из этой тёмной бездны, начинаешь по-настоящему ценить то, что у тебя есть. И новую не-жизнь. И разум, и власть над смертными. И знание о том, что волна всегда поднимается из твоего собственного сердца - возможно, не в последний раз.
Симеон подходит к нему, ступая между остывающими кусками тел, но смотрит не на них, а на своё молчащее дитя, всё-таки сумевшее пройти это испытание. Всё-таки вырвавшее свою душу из лап внутреннего демона, почти получившего свободу.
В глубине души он немного стыдится своих прошлых сомнений - позволив Гесу убедить себя в том, что это необходимо, он всё-таки задумывался о том, имеет ли право ставить лишь недавно получившего становление ученика на грань Безумия, и кто будет виноват, если тот не справится.
Мика справился - не идеально, и полтора десятка выпотрошенных гулей в залитой кровью комнате - возможно, всё же лишняя жертва, о чём непременно стоит сообщить брату, - но в ту секунду, когда Симеон отворил двери этого помещения, он был уверен, что его встретит чудовище, глядящее безумными глазами из-под слоя крови на лице.
Чью бессмысленную не-жизнь пришлось бы оборвать своими руками прямо здесь, превратив в ещё одну тайну, похороненную между их с братом ладонями.
- Это будет происходить всегда, - объясняет он позже, - когда ты будешь терять контроль над собой. Голод и слабость духа - то, что даёт силы Зверю в твоём сердце, и теперь ты познал, насколько он силён. Кровь тех, кто погиб сегодня здесь - на его руках, но и на твоих тоже.
- На моих, - тихо повторяет его дитя и ученик, сидя неподвижно и безропотно позволяя смывать засыхающую кровь со своего лица.
Симеон кивает, глядя ему в глаза и проводя влажной тканью по его виску.
- Потому что главное, чем кормится Зверь - твоя душа и разум, дитя. Позволив ему сожрать их, выпустишь его на волю - и обратного пути не будет. Это - одна из самых важных вещей, которые ты должен помнить, сколько бы веков тебе ни было отмерено. Голод будит Зверя и заставляет его искать пищи, но одного лишь утоления голода недостаточно, чтобы сдержать его. Работа души в том, чтобы не дать ему набраться сил. Со временем ты научишься тому, как делают эту работу.
- Ты научишь? - спрашивает Мика всё так же тихо, глядя ему в глаза - не моргая, так же ровно, как в первую секунду, когда стоял среди разорванных его когтями трупов в комнате, словно всё ещё не отошёл от осознания того, что сделал.
Или словно уже тогда...
- Разумеется. - Симеон опускает полотно в воду, смывая кровь, и запрещает себе следующую мысль. - Ты ведь не хочешь однажды потерять контроль снова?
Дитя смотрит на него несколько мгновений, словно укладывая мысль в своей голове, а затем с медленным кивком опускает взгляд.
- Нет. Не хочу.
- Значит, научишься.
Уже потом, когда Симеон уходит, велев гулям убрать то, что осталось от их погибших братьев и сестёр, он задумывается о том, не слишком ли ровными и аккуратными кажутся ему края ран на том, что осталось от тел. Не слишком ли целенаправленно вскрыты внутренние органы, не чересчур ли последовательно действовало это создание для каинита, не помнящего себя от голода и злости?..
Но мысль о том, что за человеком нужно быть, чтобы проделать это всё без всякого повода, находясь в здравом уме и отдавая себе отчёт в том, что делаешь, а потом смотреть ему в глаза так, как это делало его дитя сегодня, смиренно позволяя омыть себе лицо... Едва ли могла оказаться верной.
Нет, Симеон не привёл бы такое существо в свой дом, не заметив, и уж тем более не дал бы ему становления после стольких лет ученичества.
Гесу рассмеялся бы, услышь он снова сомнения брата - не в одном их совместном решении, так в другом, как всегда.
И был бы, пожалуй, полностью прав.