[azhi-dahaka]

ещё бличедрабблег, всё ещё тема Занпакто волнует меня.
внезапно Куросаки Ишшин, флафф какой-то дурацкий и без пяти минут АУ. но чо уж теперь.



- Завидуешь своему парню? - прямо спросил его тогда Урахара, сверкнув глазом из-под панамы.
Ичиго ушёл этой ночью с амулетом матери, так ничего и не объяснив. Ишшин не спрашивал - подозревал, что и без того знает больше, чем им обоим сейчас нужно.
В прошлый раз на его похождения ушла почти неделя, сколько понадобится теперь - кто знает. Тот же Урахара даёт не меньше двух, но он оптимист и считать нормально никогда не умел.
- Шутишь? - усмехается Ишшин, закуривая. - У него сейчас больше геморроя, чем у меня за всю мою службу было.
- Как скажешь.

Две недели - наверняка достаточный срок.
Урахара и сам в курсе, что оптимист и считать не умеет. Даже если на этот раз не округлял в меньшую сторону, по крайней мере, если что, найдёт чем занять детей на это время. С его-то детским садом, думает Ишшин вечером, запирая дверь.
Всего две недели тишины.
Пора бы уже, правда?

Он сидит неподвижно, долго, едва касаясь пальцами лезвия прикорнувшего на коленях меча. Очень долго, не замечая времени. Выравнивая мысли, забывая о них, выравнивая дыхание и забывая о нём тоже, постепенно теряя ощущение окружающего пространства, чувство за чувством выпадая из мира, где жил годами.
Перестаёт чувствовать тело, выпрямленную струной спину, плотно закрытые глаза. От всех физических ощущений остаётся только то, что чуют кончики пальцев, не отпускающие клинок.
Сколько времени прошло на самом деле, он не знает. Может быть, уже месяц. Может, минута.
Ишшин наконец вдыхает, распрямляя плечи, и перехватывает меч за рукоять. Медленно поднимается, по-прежнему не открывая глаз, и делает шаг в темноту.

Эхо от шага разносится таким до боли знакомым отзвуком, что он сперва не верит. Сколько раз снилось, насколько громче и отчётливее было узнавание, как холодной водой на голову, так что просыпаться было страшно.
Сейчас - иначе, не разберёшь толком, показалось ли. Но с каждым шагом вслепую - все ощущения громче и громче кричат, что это место его узнаёт.
Давно не виделись, Ишшин, - звучит одновременно в голове и словно издалека, со всех сторон и изнутри, и он не может сказать, сам себе это придумал сейчас, или всё-таки...
- Двадцать лет, - онемевшим горлом выговаривает он, всё ещё не смея открыть глаз.
В снах была темнота, распадавшаяся на куски всякий раз, когда пытаешься нырнуть туда глубже и услышать.
Сейчас - не так, твёрдо говорит себе Ишшин и повторяет громче:
- Двадцать лет. Я знаю, что ты здесь, слышишь?
Слушает снова. Крепче сжимает в пальцах рукоять меча.
Добавляет:
- Я так сильно изменился?
- Надейся, - отдаётся в ушах резкий насмешливый голос, и меч едва не вылетает из его рук.

Близко.
Ближе, чем когда угодно. Не из непонятного прекрасного далёка, которое не каждую ночь и вспомнишь, засыпая, не глухо из закоулков памяти, не фоном от бешеной реацу сына, который думает, что стоит вернуться в нормальное тело - и никто ничего не заметит. Вот здесь, близко, почти в руках.
Ишшин не сразу замечет, что улыбается в темноту до ушей, как малолетний придурок, и совсем потом - как размыкает в груди какую-то давнюю скобу, как становится легче с каждым вдохом.
- Ничего не хочешь мне сказать? - всё ещё не веря до конца, с вызовом спрашивает он, вскидывая меч.
- Убью, - коротко выдыхают из темноты под свист ветра, и он по голосу слышит - явно, до боли под рёбрами знакомо и очевидно, - что Энгецу улыбается.
Ишшин смеётся, резко уходит в сторону и распахивает глаза, отбивая первый удар.

Реацу звенит потоком яростных весёлых искр, и сталь каждой атакой тянется к стали, как живая.