нет меня, нет.
но чтобы вы не расслаблялись, я разгребаю завалы и черновики (ДА! опять) и вытаскиваю, чего там ещё не вытащил. в ту же кучу.
*итааааг...* драбблег по наруте)))) *фанфары здохли* я предупреждал, да?
отогакуре (или что-то близко), действующие лица: орочимару, отечественная медицина, слабое здоровье, больной мозг автора.всё на грани АУ, ООС и похмельного бреда. рейтинг я бы поставил почти R, но исключительно за то, что в драбблеге вместо нормальной постельной сцены происходит нездоровый фап на некоторые физиологические подробности. у кого болевая сенсорика или медицинское образование - под море не ходи.
остальные ахтунги обыкновенны. вы предупреждены.
(спец-ахтунг) и нет, оно НЕ ИМЕЕТ отношения к актуальным событиям манги
***
Главное - пережить время, когда меняется кожа. После этого становится легче.
Всегда.
Первые день-два его проще всего вообще не трогать.
У настоящих змей кожа отстаёт постепенно - сперва тусклеет и слегка сохнет, а потом её можно стянуть, как сетку, как лёгкую бумажную паутину.
Но его очередное тело не выдерживает такого противоестественного состояния, гонит процесс вперёд. Тело сопротивляется, выкручивается и излмывается, словно в нём бродит яд, который некуда деть. Кожа иссыхает, зудит, мертвеет, сходит клочьями, похожими на обрывки старых свитков.
Он по нескольку дней не встаёт с постели, и постепенно бельё превращается в груду изорванных лоскутов. В его полуосознанных движениях, обрывающихся судорогами и сухим вымученным кашлем, достаточно силы, чтобы он мог разорвать собственные рёбра. Кабуто однажды видел, как такое едва не случилось.
Некоторые техники требуют неприятной цены.
Спать он не может тоже.
Поэтому состояние, близкое к неровному полуобморочному бреду, иногда прерывается короткими промежутками осознанности. Но они требуют лишней энергии, затягивают и без того неоправданно долгий и болезненный процесс. По всем признакам, лучше всего вообще не трогать его в такое время.
Но он же и этого не позволяет.
Кабуто склоняется над постелью, ведёт пальцами по его плечу. Кожа до того сухая и шершавая, что на секунду кажется - топорщится под ладонью тонкими чешуйками.
Он нажимает чуть сильнее, цепляясь за них ногятми. Сухая шкурка спозает, как тонкий чехол, движется под его пальцами - и через несколько мгновений рвётся, обнажая в прорехе новую. Орочимару вздрагивает, не открывая глаз, шумно вздыхает, выворачивается из-под руки.
Кабуто внимательно смотрит, как с его плеча облетают несколько сухих лёгких клочков, облизывает губы кончиком языка, поправляет очки.
Иногда это против воли завораживает.
Он снова касается хрупкой, трескающейся тут и там кожи, на этот раз легче, ведёт тыльной стороной пальцев по плечу, по жёсткой выступающей ключице. Мягким, почти гладящим движением касается горла.
По телу Орочимару снова проходит лёгкая дрожь, но одновременно он, ломко изгибаясь, запрокидывает голову, и Кабуто ведёт пальцами по шее, чувствует неровный болезненный жар под этой старой кожей, чувствует быстрый пульс и напряжение усталых мышц.
Дыхание заглушает едва заметный шелест. Почти что неприятный - от каждого его резкого движения где-то натягивается шершавая кожа, легко потрескивает на изломе локтя, тихо шуршит тонкими рвущимися клочьями.
Пальцы Кабуто на секунду сжимаются, ногти чуть впиваются в выемку под ключицей.
Орочимару снова вздрагивает, быстро втягивая воздух сквозь сжатые зубы, и Кабуто мгновенно ослабляет давление.
Легко проводит по коже кончиками пальцев - в ней остались неглубокие выемки от ногтей, но недостаточно мёртвая кожа выдержала, защитив ещё слишком хрупкую новую под ней, - и Кабуто гладит её, почти не касаясь, одними пальцами, и проводит по груди, задерживая ладонь на солнечном сплетении.
Напряжённые мышцы скручиваются и неровно подрагивают там, в глубине. Кожа ближе к животу, от рёбер, снова кажется шершавой и иссохшей, начинает отслаиваться и легко рваться под пальцами.
Как ветхая бумага старых свитков, как окончательно лишившийся влаги и жизни высохший лист.
Тонкая и источившаяся настолько, что если бы провёл пальцами под ней - мог бы видеть их сквозь неё, наверное, даже в полутьме подземного убежища.
Кабуто на секунду сдвигает отходящий обрывок и касается пальцами мягкого и тёплого под ним. Ждёт несколько мгновений, прислушиваясь к притихшему дыханию, но никакой болезненной реакции так и не следует.
Потом мягко ведёт по гладкой, тёплой и чуть влажноватой коже, едва обнажающейся из-под старой оболочки.
Кончики пальцев чуть заметно соскальзывают под неё, сухая шкурка негроко шуршит и всё легче рвётся от одного намёка на движение.
Дыхания почти не слышно.
Кабуто замирает.
Поднимает голову, чуть прищуривается сквозь стёкла очков, и молча смотрит в широко распахнутые, тускло-жёлтые глаза.
На столе рядом стоит вода и несколько закрытых непрозрачных флаконов без пометок.
Пальцы Орочимару цепко сжимают края сбившегося лёгкого одеяла, тонут в очередных прорехах светлой ткани.
Кабуто, не отводя глаз, даже не кивает - только чуть опускает голову. Потом протягивает руку и точно так же мягко, уверенно касается его лица.
Проводит пальцами по тёмным в полумраке векам.
Орочимару закрывает глаза и медленно расслабляет впившиеся в бельё пальцы.
Через секунду они сжимаются снова.